Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Возможно, именно созвучность их меланхоличного мировосприятия и чувства своей уязвимости и привлекли Сару Черчилль и Гила Уайнанта друг к другу. Уайнант хотя и был даже старше Вика Оливера, зато являлся частью мира большой политики, а только в этом мире Сара чувствовала себя относительно спокойно. Вскоре между ними завязался тайный роман. Хотя раньше именно Уинстон был для неё родителем-конфидентом, у которого Сара искала совета и утешения по поводу своих сердечных дел, говорить с ним столь же прямо о Уайнанте она была не в праве. Посол был официальным связным между Уинстоном и Рузвельтом, и, поведав о своей связи с Гилом, она поставила бы отца в неловкое положение. Вот и случилось так, что, подобно связи между Памелой Черчилль и Авереллом Гарриманом, на которую Уинстон намекал, но ни разу не признал её открыто, роман Сары с Уайнантом также стал любовной интригой, о которой её «отец подозревал, но не говорил»{434}.

Вместо него Сара обратилась к матери. Клементина к былым романам дочери особого интереса не питала, – разве что сплетен о перипетиях брака Сары с Виком Оливером своим светским друзьям (вроде всеобщего любимца драматурга Ноэла Кауарда) выложила с три короба{435}. Но Сара с тех пор повзрослела, а Клементина вдруг открыла в себе способность общаться с дочерью как с родственной душой, чего за нею раньше не водилось. Так всепрощающая и незлопамятная Сара неожиданно обрела в лице матери тёплую и любящую подругу. Способствовало взаимопониманию и неимоверное восхищение, с которым Клементина относилась к Уайнанту.

«Ты там с моим посликом случайно не флиртуешь? – подначивала Сара мать в первом же письме из Ялты, будто зная наверняка, что Клементина это её письмо Гилу всенепременно покажет. – Если так, то приостановись на секундочку и передай ему от меня любящий привет, ладно?»{436}

За время отлучки Сары и Уинстона в Крым Гил Уайнант наведывался в гости к Клементине дважды. Во второй раз он даже вывез её на длинную пешую прогулку по окрестным полям. Клементина этим удобным случаем воспользовалась, чтобы в приватной беседе прояснить вопрос о намерениях посла в отношении её дочери. Роман военного времени – это одно, но ей нужно было позаботиться и о защите репутации и чувств Сары, как, впрочем, и её собственных. И она исподволь подвела разговор с Гилом к интересующему её вопросу:

– Ну а как у вас обстоят дела на личном фронте?

– Там всё будет в полном порядке, – заверил он её, пояснив, что они с женой твёрдо решили развестись сразу же по окончании войны.

Вскоре Клементина подробно рассказала об этом разговоре с Уайнантом в письме младшей дочери Мэри: «Сара не знает, что он мне об этом сообщил. Я чувствую, что так оно всё и случится. За исключением большой разницы в возрасте, они друг другу во всём абсолютно подходят»{437}. Во время войны никто и ни в чём не может быть уверенным, но тут Клементина позволила себе выразить сдержанный оптимизм по поводу перспектив счастливого будущего своей второй дочери. Конечно, ни Сара, ни Уайнант до окончания войны не освободятся, но на этот раз Сара, по крайней мере, связалась с человеком из мира политики, к которому принадлежит сама, понимает его и дорожит своим местом в этом мире, – и, стало быть, Сара вполне может рассчитывать на взаимность в этой своей любви, ибо она того воистину заслуживает. Между тем Сара, как приметила это проницательная Памела, действительно готова была ждать и надеяться на лучшее сколь угодно долго, в точности так же, как она надеялась на лучшее для всех людей и народов, чья жизнь оказалась перемолота войной, – будь то союзники или враги. Раз за разом, продираясь через пучину глубоких чувств и рискуя горько разочароваться, Сара выбиралась к свету надежды на лучшее, ибо такова была её природа, и принудить себя к иному восприятию действительности она была не в силах.

В этом плане она была чем-то сродни советскому адмиралу, который в тот день возил и водил Сару с её подругами по Севастополю, – тот являл им чудеса ровно такой же надежды на лучшее в своей способности видеть вместо руин то, что там некогда стояло и может со временем снова встать. Фактическое состояние Севастополя давало повод разве что оплакать прошлое без надежды на будущее, но адмирал предпочитал смотреть на это иначе. Перед тем как распрощаться с тремя заморскими гостьями, он ещё раз окинул город взглядом и медленно и внятно сказал, обращаясь к Саре: «Мы его отстроим заново – за пять лет – вот увидите. Вы вернетесь в Севастополь, в мой Севастополь, – и я вам его снова покажу, по-настоящему, хорошо?» И Сара ему пообещала, что они обязательно вернутся{438}.