Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

«Единство великих держав – одна из наших первостепенных целей», – ответил Сталину Рузвельт[48], а затем пояснил, почему американские предложения как раз и будут способствовать её достижению: «Если между великими державами возникнут, к несчастью, какие-либо разногласия, то они будут известны всему миру, несмотря ни на какие процедуры голосования. <…> Американское правительство думает, что, разрешая свободу дискуссий в Совете [Безопасности], великие державы будут демонстрировать всему миру то доверие, которое они питают друг к другу»{445}⁶.

Будто специально для иллюстрации этого тезиса Рузвельт следом же предложил перейти к обсуждению нового вопроса, стоявшего на повестке дня пленарного заседания 6 февраля вторым пунктом. Это было смело, поскольку этот вопрос являлся главным камнем преткновения на пути к согласию лидеров, и до сих пор его избегали обсуждать открыто. И именно этот вопрос стал спусковым крючком механизма развязывания в 1939 году войны в Европе: судьба Польши.[49]

Из-за своего географического положения Польша была обречена на зыбкое существование. Польское национальное самосознание взросло на плодородных равнинах между Одером и Вислой, но польский народ пять веков прожил будто в тисках между двумя заклятыми врагами. Польское государство во многих его монархических и демократических инкарнациях всё это время металось между Востоком и Западом в лице русских и немецких соседей – сначала феодальных княжеств и герцогств, затем монархий и, наконец, империй, – и с обеих сторон веками продолжались ненасытные притязания на польские земли. Несколько раз агрессивные соседи полностью лишали поляков государственного суверенитета и делили их земли между собой. После наполеоновских войн государственные мужи Европы на Венском конгрессе реформировали Польшу и дали ей новую национальную жизнь, но соседи её оперативно снова поделили и поглотили[50]. 11 ноября 1918 года поляки гордо подняли над Варшавой флаг воссозданной Польской Республики – Второй Речи Посполитой, – но в сентябре 1939 года Германия и СССР вновь вторглись в Польшу с тем, чтобы в очередной раз поделить её территорию между собой в соответствии с условиями Секретного дополнительного протокола к Договору о ненападении от 23 августа 1939 года за подписями министра иностранных дел Германии Иоахима фон Риббентропа и его советского коллеги-наркома Вячеслава Молотова, сидевшего теперь одесную от Сталина и курившего папиросу за папиросой{446}.

Дебаты о будущем Польши предстояли двоякие. Во-первых, после стольких разделов и переделов, пережитых страной за её историю, в каких границах поляки могли теперь претендовать на воссоздание суверенного государства, – и как эти границы, наконец, зафиксировать? На Тегеранской конференции 1943 года три лидера союзников вроде бы договорились предварительно, что восточная граница Польши с СССР будет демаркирована по прежней линии Керзона, названной так в честь предложившего её по завершении Первой мировой войны министра иностранных дел Великобритании лорда Керзона.[51] И Рузвельт, и Черчилль надеялись на то, что Сталин согласится пойти на «великодушный жест» и отступить чуть восточнее этой линии на южном участке, отдав Польше населённый в основном поляками город Львов (Lwów по-польски, Львів по-украински) на территории, планируемой им к включению в состав Советской Украины, но мечта эта быстро развеялась кольцами дыма из трубки Сталина{447}. С проведением новой границы по линии Керзона Советский Союз так или иначе получит огромные территориальные уступки со стороны Польши, по сравнению с межвоенной границей со Второй Речью Посполитой. В обмен на это союзники предложили компенсировать Польше территориальные потери на востоке присоединением к ней новой территории на западе – вплоть до Одера и Нейсе, – хотя это и будет означать значительное перемещение этнических немцев дальше на запад Германии и продолжение вражды между проживающими по разные стороны новых границ поляками и немцами{448}.