Дочери Лалады. Паруса души

— Ну что ж, дорогой сын, это, определённо, большая удача для тебя, — подытожила она. — Постарайся извлечь из неё наибольшую пользу для себя. Я искренне желаю тебе наконец устроить свою жизнь достойным образом.

Вино она оценила по достоинству, хотя не удержалась от замечания:

— Это, безусловно, весьма расточительно. Учитывая, что деньги достаются госпоже Иноэльд непростой, а зачастую и тяжёлой морской службой, ей следовало бы относиться к ним более бережно.

— Дорогая, но это же ухаживание, знак внимания к избраннику, — попытался возразить отец. — Здесь допустимы и щедрые жесты.

Мачеха считала, что соблюдать разумные рамки можно и при ухаживании, но сегодня она пребывала в более мягком расположении духа, чем обычно, и не стала настаивать на своём мнении. В воздухе витало праздничное настроение, впереди маячило... неужели счастье?

Вечером, как раз к ужину, пришла госпожа Иноэльд. Мог бы выйти конфуз: количество еды на столе всегда было строго отмерено — ни одним куском хлеба больше необходимого, и на внезапного гостя могло уже и не хватить. Впрочем, хозяйка дома проницательно предвидела такое развитие событий: раз уж у Тьедрига появилась избранница, это можно было отметить чуть щедрее обычного. Дело, конечно, для мачехи неслыханное, но и свадьба пасынка бывает не так уж часто — всего-то второй раз в его жизни. Для госпожи Иноэльд нашёлся дополнительный столовый прибор и дополнительная порция пищи.

Подарочное вино было разлито по бокалам — как раз по одному на каждую персону за столом и вышло. После ужина жениху с невестой нужно было побыть вдвоём, но не мог же Тьедриг вести госпожу Иноэльд в свою забитую хламом мансарду! Для них был накрыт дополнительный стол в саду: по чашке отвара тэи без сливок и тарелочка орехового печенья на двоих. Мачеха сегодня прямо разошлась, так и сыпала щедрыми жестами.

— Тебе понравились сладости, мой дорогой? — спросила госпожа Иноэльд, накрывая руку Тьедрига своей и окутывая его сердце теплом ясного лучистого взгляда.

— О да... очень, благодарю, — с некоторой запинкой ответил он и неловко улыбнулся.

Взор госпожи Иноэльд стал ласково-укоризненным.

— Ты ведь к ним не притронулся, да?

— Мой батюшка страшный сладкоежка, — вынужден был со смущённым смешком оправдываться Тьедриг. — Я лишь кусочек попробовал, а всё остальное съел он. Увы, в нашей семье не приняты излишества, вот он и дорвался до... — Он хотел сказать «дармовщины», но такое грубое слово было сейчас неуместно, и он выразился мягче: — До возможности полакомиться.

— Да, я вижу, что госпожа Гердегунд вас щедростью не балует, — усмехнулась избранница. — Мой милый Тьедриг, я никогда и ни в чём тебе не откажу — разумеется, в пределах моих возможностей. Ты достаточно долго прозябал, и пришло время положить конец такой жизни.

Ему снова хотелось плакать от её доброты, его сердце просто не справлялось с таким потоком счастья, и он прямо за столом разрыдался.

— Тьедриг! О... Ну что ты, дорогой мой! — воскликнула госпожа Иноэльд, ласково гладя его вздрагивающие плечи. — Не нужно плакать... Всё хорошо. И будет хорошо, обещаю тебе!

Это был прекрасный вечер. Даже после ухода госпожи Иноэльд Тьедриг пребывал в состоянии тихого счастья, сладостной безмятежности... Только разлука с дочкой горестным облаком маячила на светлом небосклоне его будущего.

Он всё же решился наведаться в театр, где служил билетёром. Там его встретили грубо и велели убираться: он более не значился в списке сотрудников. Последнего жалованья ему не выплатили из-за вычетов и штрафов, на которые последний месяц выдался щедрым. Впрочем, ему было плевать. Он лишь забрал свой костюм комедианта из подсобки да захватил изящную коробочку для перекусов, в которую иногда откладывал часть трапезы из забегаловки. Он склеил её сам из обрезков упаковки для шляп и украсил вырезанными из более тонкой бумаги узорами. Изнутри она была оклеена кожей для водонепроницаемости. Кусок кожи Тьедриг раздобыл по дешёвке в кожевенной мастерской — из бракованных отрезков. Коробочка уже весьма истрепалась и изнутри была вся в пятнах от еды, а снаружи пестрела жирными отпечатками пальцев, но Тьедригу почему-то было дорого изделие собственных рук.

Несколько дней прошли в блаженном ничегонеделании, но праздность Тьедригу прощалась в честь его грядущей свадьбы. И вдруг дождливым вечером у дома мачехи остановилась повозка, и из неё выскочила Эдлинд. Она засеменила по дорожке к дому, а носильщик следом за нею тащил сундучок с вещами. Потрясённый Тьедриг онемел от счастья, и на помощь ему пришла госпожа Иноэльд, которая как раз находилась в доме с визитом к своему избраннику.

— Детка, что случилось? — ласково обратилась она к девочке. — Почему ты в такой поздний час не дома и не в постели?

— Меня выгнали из дома! — заявила Эдлинд. — Матушка велела мне отправляться к батюшке, потому что я — такое же никуда не годное ничтожество, как и он!

Девочка, безусловно, цитировала свою матушку, но госпожа Иноэльд нахмурилась и заметила строго: