Дочери огня

Когда между ними все было окончательно слажено, они решили свадьбу сыграть в Гагенау, где, собственно, и жила Эмилия, приехавшая в Мец только чтобы не оставлять тетушку в одиночестве. Но после свадьбы новобрачные собирались снова вернуться в Мец. Эмилия радовалась, предвкушая встречу с братом. Дерош не раз выражал удивление, что в наши времена молодой человек не служит в армии, как все его сверстники. В ответ он слышал, что тот освобожден от военной службы по слабости здоровья. Поручик искренне соболезновал ему.

И вот обрученные вместе с тетушкой уже едут в Гагенау почтовой каретой — в ту пору это была обыкновенная колымага из ивовых прутьев и кожи; в Битше у них остановка для смены лошадей. Вы знаете, какая это красивая дорога. Дерош не раз проделывал ее, но всегда в мундире, с саблей в руке да еще окруженный тремя-четырьмя тысячами солдат, и теперь он восхищался безлюдьем пейзажа, причудливостью скал, зубчатой каймой одетых темной зеленью гор на горизонте, лишь изредка прорезанных впадинами долин. Цветущие возвышенности Сент-Авольда, фабрики Саргемина, тенистые рощицы Лемблинга, где густая листва ясеней, тополей и сосен являет взору три оттенка зеленого цвета — от сероватого до почти черного, — вам ли не знать, что это за пленительное и великолепное зрелище!

В Битше путники остановились в маленьком трактире под вывеской «Дракон», и Дерош сразу послал мне в форт приглашение навестить его. Я немедля откликнулся на этот зов, познакомился с его новой семьей, поздравил юную невесту — она была очень хороша, обходительна и, казалось, без ума от своего будущего мужа. Мы вместе позавтракали в этом самом трактире, где я сейчас сижу с вами. Офицеры, товарищи Дероша, прослышав о приезде поручика, тоже явились сюда и пригласили отобедать с ними в редуте у трактирщика, который держал офицерский стол. Порешили, однако, на том, что дамы рано удалятся на покой, а Дерош устроит товарищам мальчишник.

Застолье было оживленное: каждому досталась частица веселья и счастья, переполнявших Дероша. Ему с восторгом рассказывали об Италии, о Египте, горько сетуя при этом на злокозненную судьбу, вынуждавшую стольких превосходных воинов нести службу в пограничных крепостях.

«Мы же просто задыхаемся здесь, — ворчали иные офицеры, — жизнь до того скучна и однообразна, что лучше уж плавать на корабле, чем вот так сидеть на одном месте, где ни тебе схваток с неприятелем, ни развлечений, ни надежды на повышение. «Этот форт неприступен», — сказал Бонапарт, побывав у нас проездом в Германию, где воюет сейчас наша армия, так что смерть нам грозит разве что от скуки».

«Увы, друзья мои, — ответил Дерош, — и в мое время было отнюдь не веселее: я ведь тоже служил здесь и тоже, как вы, роптал. Начал я простым солдатом и износил не одну пару казенных подметок на всех дорогах мира, пока не дослужился до офицерских погон; к тому времени я только и выучился что ходьбе в строю, умению определять направление ветра да начаткам грамматики. Поэтому, когда меня произвели в подпоручики и вместе с сорок вторым Шерским батальоном направили в Битш, я решил, что могу наконец серьезно и систематически пополнять образование. И, взяв себе это в голову, накупил кучу книг, карт и планов. Я погрузился в теорию и с налету выучил немецкий язык, потому что в этом французском, истинно французском краю все говорят лишь по-немецки. Оттого и время, такое тягучее для вас, людей более ученых, чем я, летело для меня слишком быстро, и по вечерам я забирался в каменную клетушку под спиралью главной лестницы, наглухо затыкал все бойницы, зажигал светильник и брался за учение. Однажды, поздним вечером… — Дерош секунду помолчал, провел рукой по глазам, залпом допил вино и, не кончив фразы, продолжал: — Все вы знаете горную тропинку, которая ведет из долины в наш форт: теперь ее сделали непроходимой — взорвали там большой утес, и на его месте зияет нынче пропасть. Так вот, эта тропа всегда оказывалась гибельной для врагов, когда они пытались идти по ней на штурм форта: стоило бедолагам ступить на нее, как их накрывал огонь четырех двадцатичетырехфунтовых орудий, и от него не было спасения на всем склоне; наверное, эти пушки и сейчас там стоят…»

«Должно быть, вы отличились во время такого штурма? И были произведены в поручики?» — спросил полковник.

«Да, господни полковник, и в первый и последний раз собственноручно убил человека, которого видел лицом к лицу. Потому мне всегда тягостно бывать в этом форту».

«Что вы такое рассказываете! — запротестовали его слушатели. — Двадцать лет воевали, у вас на счету по меньшей мере пятнадцать крупных боев, не говоря уже о десятках схваток, и при этом вы заявляете, что убили одного-единственного неприятеля?»