Догоняй!

Поглощенная этой фантазией, ты ничего не замечаешь вокруг. Не видишь тень, возникшую из темноты, пока она не кидается в атаку. Оборачиваешься на скрип песка под тяжелыми башмаками – и видишь занесенный меч.

Ты вскидываешь руку навстречу летящей стали. Боли сперва не чувствуешь – лишь онемение от локтя до плеча, будто огрели палкой, вот только рука отлетает, вращаясь, в вихре кровавых брызг. Теплые капли окропляют тебе лицо, жгут глаза, становится солоно во рту. Смотришь на хлещущий кровью тупой обрубок, еще не сознавая, что это твоя рука, что от твоего тела, молодого, здорового тела (гонорея не в счет) отхватили кусок. А потом приходит чувство, будто к открытой ране приложили кусок льда, а с ним осознание. Открываешь рот, чтобы закричать, но не хватает воздуха, и ты судорожно ловишь, глотаешь его пересохшим ртом, а кровь барабанит по земле весенней капелью – и тут лезвие врезается тебе в лицо, рассекает глаз, переносицу, губы, десны, и вместо крика вылетает струя кровавой рвоты вперемешку с выбитыми зубами. Ощущаешь, как кровь льется в горло, слышишь треск – это клинок вошел в череп. За багровой вспышкой приходит темнота.

Лежишь в темноте. Тело словно чужое, бестолковый кокон из плоти, и незримые нити, связывающие тебя с ним, лопаются одна за другой. Кровь клокочет в горле, нос забит будто горячей патокой. Ты не столько чувствуешь, сколько осознаешь твердость почвы под спиной и нежное касание холодного воздуха, когда тебе задирают юбку и стягивают по бедрам трусики. Раздвигают ноги. Шевеля рассеченными губами, ты пытаешься протестовать, но только выдуваешь кровавые пузыри.

А потом в тебя входит ледяная сталь. Тело пробивает мелкая дрожь. Ты выгибаешься мостиком и снова падаешь. Лезвие проникает все глубже, рассекая, раздирая, кромсая внутренности, вкручивается в матку и наконец вытягивается обратно с потоком крови, увитое обрывками кишок. Боль могла бы свести с ума, но ты скорее осознаешь ее, чем ощущаешь.

Сознание сжимается в крохотную мерцающую точку.

Как светлячок в ночи.

А потом гаснет.

8. Демон-искуситель

– Так ты… действительно Атомный Демон? – тихо спросил Джун.

Он лежал под одеялом, раздетый донага и до скрипа отмытый, грудь перемотана крест-накрест чистыми бинтами.

– Вот же дурацкое прозвище, да? – Присев на край постели, Тэцуо обворожительно улыбнулся. – Как у супергероя в тупых американских комиксах. А впрочем, мне нравится.

Джун со стоном попытался сесть, но Тэцуо взял его за плечи и прижал к футону:

– Не спеши, голова закружится. Эти два придурка порядком тебя отделали. Я бы на твоем месте тут повалялся денек-другой.

– Сколько я здесь?

– Часов пять-шесть. Здоров ты спать! Даже не почувствовал, как я тебя мыл и перевязывал. А здорово получилось, да? Мама учила меня помогать раненым. Атомный Демон умеет не только резать, но и латать.

Ему действительно нравится это прозвище, подумал Джун. От мысли, что Ясима своими кровавыми руками касался его тела, бросало в дрожь.

Керосиновая лампа горела на столике, разгоняя мрак по углам. В ее сиянии Джун увидел, что Фудзивара-скелет снова накрыт простыней: хоть какое-то облегчение! У постели стоял тазик, в розовой воде отмокала тряпица. Рядом лежала дорожная сумка.

Что в ней, чья-то отрубленная голова?

– Пожалуйста, Тэцуо, отпусти меня домой. – Он не хотел показывать страха, но голос предательски дрогнул. – Я никому не скажу, клянусь.

Тэцуо хмыкнул:

– Почему ты боишься меня, Серизава?

– Рин… ты убил Рин…

– И Синдзабуро, и всех остальных. А еще за молоком сгонял для твоей сестренки. И вот, – Тэцуо полез в сумку и с гордостью предъявил свежую пару шорт и белоснежную майку, – сменял на твое рванье. Торговец, конечно, не хотел давать одежку за половые тряпки, но я убеждать умею. Знай он, что говорит с самим Атомным Демоном, вообще наложил бы в штаны! Ну чего ты дрожишь? – добавил он ласково. – Стал бы я о тебе заботиться, чтобы потом прикончить?

Джун пробормотал еле слышно:

– Ты и о Рин заботился.

– Я всего лишь освободил ее. Американцы отравили не только ее тело, но и душу. Тогда-то я и понял, что должен сражаться, пока так не случилось со всеми! – Тэцуо вскочил и стал мерить шагами комнату, не забывая огибать накрытый простыней предмет на полу. Точно зверь в клетке, подумал Джун. Он вспомнил лукавую улыбку Рин, ее искристые глаза. Кулаки сами сжались под одеялом.

– Чего ты от меня хочешь, Ясима? Чтобы я с тобой убивал людей?

Тэцуо развернулся к нему, сжав руку в кулак:

– Не людей, Серизава! Врагов и предателей! Убийц наших отцов и стервятников, что пируют на их костях!

– На чьих костях пировал папа Рин? – Джун понимал, что ходит по лезвию меча, но остановиться уже не мог. – Ведь это тоже твоих рук дело? Кого он предал?

Ясима пожал плечами: