Договор по совести

— Наряд напишу на половину,— сказал бухгал­тер. — Больше не могу. Никто мне не поверит. Лю­ди столько сделать не могут. А вдруг ревизия? Под суд пойду.

— Так ведь результат налицо?! — возмутился я. Но он не стал со мной разговаривать. Тогда я сел

с ним в машину и поехал в Заполярный к секретарю райкома партии Игорю Александровичу Никишину. Он выслушал меня молча, потом сказал: «Едем!» По­садил в свою машину, и мы отправлись на Ала-речку, за сто километров.

Никишин, как дотошный прораб, сам все заме­рил. Убедился: действительно, набили!

— Как же вы сумели? — изумился он.

— Морозы-то какие — приходится поторапливать­ся,— пошутил я.

Секретарь райкома партии подписал наряд. Ду­маю, это единственный в своем роде документ. Как и наша палатка, хранится он теперь в Мурманском краеведческом музее.

, Работали мы напряженно. Но вскоре я заметил, что люди начали сдавать. Пошли разговоры: «Раз все работали по месяцу, почему же мы должны боль­ше?» Нашлись в бригаде два-три человека, настрое­ние которых передалось и другим. А я не знал, как убедить людей остаться. Собрать, поговорить, при­звать к совести? Но они и так сделали больше, чем две бригады до нашего приезда. И погода ухудши­лась настолько, что жить становилось с каждым днем все труднее и труднее. Ночью наваливали на себя все, что можно, и все равно замерзали, а у края палатки вообще спать было невозможно. Здра­вый смысл подсказывал, что надо уезжать. Но тогда мог сорваться пуск рудника.

Близился Новый год, и скоро должна была прийти машина, привезти зарплату. На этой машине, как я понял по настроению людей, бригада уедет домой.

И тут у меня созрел план.
Деньги привозили обычно к двум-трем часам дня. Я вышел в тундру подальше от палаток, встретил машину, честно рассказал шоферу с кассиром, в чем дело, и попросил:

— Поезжайте назад, а завтра привезите на мою зарплату все, что сумеете достать хорошего к праздничному столу.

Они уехали, я вернулся как ни в чем не бывало в палатку. А бригада ждет машину. Не пришла сегод­ня,— значит, придет завтра. Иные не смотрят в мою сторону, но ясно: мысленно они уже на пути к дому. Вслух же об этом ни слова.

Утром с трудом выпроводил всех на работу. Смотрю: зажглись костры. Значит, дела не будет.

Часов в десять пошел в тундру — встречать ма­шину…
Подъехали тихо, незаметно. Разложили на крова­тях богатое — от души постарались кассир с шофе­ром! — праздничное угощенье»
Я побежал за бригадой.

— Ребята, собрание!

Пришли. Видят: стол накрыт по всем правилам. Настоящий праздник!

— С Новым годом,— говорю.

— С Новым годом!— отвечают.

Перекусили, согрелись. Разговорились. А на ули­це лютая стужа, палатка наша бьется, трепещет на ветру. .

— Ну, а теперь,— обратился я к рабочим,— ваше слово.

Как сейчас помню, встает Николай Шевцов, здо­ровый парень, богатырь. Посмотрел на меня при­стально, улыбнулся, оглядел всех, вздохнул.

— Ну, что же,— сказал он,— наше слово твердое. Сделаем, братухи, рудник!

Больше никакой агитации не потребовалось. Мне было важно, чтобы люди сами поняли, какая зада­ча перед ними встает, какая ответственность на них ложится: чтобы каждый сам сделал выбор — уезжать с Алы или оставаться.

Остались все до единого. Пошли на работу и два года не покидали палаток. Долг и дружба победили. Когда мы, построив рудник, вернулись в Заполяр­ный, руководители треста долго допытывались: как же удалось поднять людей на такой героический труд? «Учился у Макаренко»,— отвечал я.

Потом, уже позднее, рабочие говорили мне: «Ты — мужик, конечно, хитрый. Но все, правильно!»