Договор по совести

— Не полезу в траншею!

— Почему?

— Давай сапоги новые.

— Да сейчас такая погода — босиком ходить, можно! — говорю.

— Вот если сам босиком пойдешь, полезу в тран­шею.

— Хорошо, пойду босиком. Только поспорим на двести рублей: если до обеда прохожу, то ты мне двести, не прохожу — я тебе»

Разговор происходил в начале рабочего дня, при­мерно в половине девятого. Спорщик прикинул: «Не выдержит!» Надо сказать, человек он был неплохой, но позарился на деньги: верный выигрыш! Не всякий проходит полдня босиком по снегу. Но я себя знал: здоровый, три года на Севере практически обходился без телогрейки. Поспорили по всем правилам. Я снял с себя сапоги. Парень полез в траншею.

Ребята, увидев, как обернулось дело, заспешили. Работали быстро, и мне оставалось дотерпеть еще немножко. И тут мой спорщик, увидев, что осталось двадцать минут до двенадцати, а я и не думаю обу­ваться, не выдержал.

— Шутка! — закричал он. — Ребята, это шутка.

— Какая же шутка? — возмутился я, — Готовь двести рублей.

Но у парня было такое испуганное лицо, что я не стал больше испытывать его и, конечно, тут же об­ратил все в шутку. Да и не о денежном выигрыше я думал, когда затеял этот спор. Мне нужно было быстрее выкопать траншею. Педагогика — наука творческая.

Но бывало, к сожалению, и по-другому. В 1958 го­ду приехали к нам демобилизованные солдаты, по­граничники, человек семьдесят. Возглавил новую бригаду Николай — парень образованный, был он комсоргом в Заполярном, пользовался авторитетом. Проходит месяц. Бригада работала отлично, о ней писали в «Полярной правде». Через месяц — новые успехи. Повсюду только и слышно: «Коля, Коля!» Все идет хорошо, бригада работает в полную силу. И вдруг…

Прихожу как-то во время работы в общежитие: чертежи, кажется, забыл. Смотрю: Николай — мы жили в одной комнате — лежит в одежде, а время уже послеобеденное.

— Что с тобой?

— А? — очнулся он. — Да все нормально!

— Какое же ты имеешь право уходить с работы? Что скажут люди?

— Да ничего страшного, я сейчас встану.

Проходит еще несколько дней. Как-то, тоже по­сле обеда, захожу в общежитие — Николай опять ле­жит на кровати. От меня отмахивается:

— Да ты не беспокойся, бригада работает.

На третий раз я специально зашел проверить. Вижу: Николай спит. А бригада действительно про­должает прекрасно работать,

В тот раз я сказал одно:

— Ну, Николай, смотри. Это добром не кончит­ся. С огнем играешь!

И как в воду смотрел! Однажды иду мимо брига­ды Николая — шум. Остановился, слушаю.

— Давай, дорогой, убирайся! Ты нам больше не нужен. У нас другой бригадир, не хуже тебя. А ты иди спи.

Вот оно что — застали Колю спящим и теперь прогоняют. Я отошел в сторонку, жду. Гляжу — идёт, Поравнялись. Не стал ему выговаривать.

— Ладно, иди в бригаду, работай.

Он вернулся к нам и, надо сказать, хорошо ра­ботал. Но, видимо, травма оказалась тяжелой: вскоре он уехал к себе на родину в Ленинград.

Прошло восемь лет. Оказался я проездом в 1966 году в Ленинграде. Иду по улице. Навстречу — человек, вроде знакомый. Пригляделся — Коля. Я иду радостный, полный энергии, на груди Золотая Звез­да. А Коля? Поблекший взгляд. Усталое, серое лицо. Я не поверил своим глазам. Вот что сделалось с че­ловеком! Так хорошо начал, но оступился… и поте­рял себя.

В те полярные ночи в Никеле рабочие трудились героически, и третья плавильная печь вступила в строй действующих в запланированный срок. Страна получила дефицитный металл.