Дохлый таксидермист

Но без Ильфа иногда получалось так, что Петров становился слишком сдержанным, и в воздухе повисала неловкость. Он будто вспоминал, что я немец, и боялся сказать лишнее слово, чтобы оно не превратилось в упрек. А я, в свою очередь, вспоминал, почему уехал из Германии, и в этом тоже было мало приятного. Возможно, мне следовало достать из сейфа коньяк и попробовать обсудить с Петровым войну, Гитлера и душевные раны, как когда-то с Дзержинским, но спаивать свидетелей было как-то не комильфо. Проще было сразу пригласить его вместе с соавтором.

Но сегодня Ильф позвонил первым — и явно не для того, чтобы сказать, что уговорил Петрова поучаствовать в моих авантюрах.

— Добрый вечер, Илья Арнольдович, — поздоровался я, забрав у Брусникина телефонный аппарат.

Начальник убойного отдела кивнул и оставил меня наедине с телефоном (и с Ильфом). Я прислонился к столу — Брусникин не переносил, чтобы кто-то сидел на его месте — и приготовился слушать.

— Хорошо, что вы тут, Ганс, — Ильф говорил быстро и казался странно взволнованным, — мне нужна ваша помощь. Пожалуйста. У вас… — журналист запнулся и издал тихий, нервный смешок, — у вас случайно нет антидота от цианида? Женю отравили.

Я посмотрел на трубку в руке и задумчиво разгладил усы. Пожалуй, это было весьма неожиданно.

Забавно, но пару дней назад я как раз думал о том, что выжал из убийства Владимира Воробьева все возможные улики и готов к новым трупам. И вот, пожалуйста, как по заказу!..

Или нет.

В биографии Евгения Петрова до этого никаких отравлений не числилось. По логике нашего таксидермиста-сектанта его следовало выкинуть из самолета. С другой стороны, Петрова могли отравить и не в связи с моими убийствами. Мало ли кому мог помешать любопытный журналист, с удовольствием сующий свой нос в чужие дела. То, что он делал это тактично и деликатно, само по себе безопасность не гарантировало.

А еще была вероятность, что Ильф решил меня разыгрывать. Конечно, он не был похож на человека, способного шутить со здоровьем близких. Тем не менее, он мог поспорить с Кольцовым, Приблудным или тем же самым Петровым. Только почему я? Логичнее было бы подшутить над кем-нибудь из своей компании, а не над бедным замученным следователем. Так что этот вариант я отмел.

— Надеюсь, вы не думаете, что это идиотская шутка, — сказал Ильф в унисон моим мыслям.

Я на мгновение улыбнулся, но потом взял себя в руки и строго спросил:

— Илья Арнольдович. Мне нужны подробности. Петров живой?

— Живой. Умирает. Не может дышать, — Ильф говорил быстро и предельно серьезно. — Я вызвал врачей. Но я не знаю, как далеко им ехать, а вы в двух шагах. Мы тут, на Среднем каретном, четвертый дом.

Забавно, но место потенциального преступления действительно находилось у меня на заднем дворе. Но медикам тоже было близко, хоть и не в пешеходной доступности. До нас, например, они доезжали за пятнадцать минут, что я имел возможность проверить на предыдущем помощнике, еще более неуклюжим, чем бестолковый Васильченко. Раньше успевали за шесть, но в прошлом году ближайшая подстанция закрылась на ремонт, и ехать было дальше.

Я снова разгладил усы. Отравление цианистым калием вовсе не гарантировало смертельный исход.

А то, что Петров не может дышать, вовсе не гарантировало отравление именно цианидом. Это могло быть все, что угодно. При всем моем уважении к Ильфу, он был журналистом, а не врачом.

— Хорошо, теперь успокойтесь и соберитесь, — я прижал трубку плечом, схватил карандаш со стола Брусникина и вытащил чистый лист у него из печатной машинки, — какие симптомы, и почему вы решили, что это цианид.

Ильф фыркнул в трубку — кажется, это относилось к предложению «успокоиться» — и начал перечислять:

— Одышка, лицо багровое, запах горького миндаля изо рта, зрачки расширены, холодный пот, слабость, головная боль, боль в груди, потом паника, нарушение координации. Женя упал, не мог встать, мы вывели его на воздух, временное улучшение, потом опять одышка. Пульс частый, выдох длинный, вдох короткий… что еще? А! Обстоятельства отравления: мы пили чай в гостях у Григория Распутина, и он угостил нас миндальными пирожными. И Женя, вы представляете, Ганс, он смеялся. Ну, как можно смеяться, когда…

А мне было интересно, как можно было додуматься взять у Григория Распутина миндальные пирожные.

Помню, я как-то допрашивал этого типа, в самом начале этой истории — и едва поборол желание установить за ним наружное наблюдение. Ребят пожалел. Следующие два трупа я проверял его алиби в первую очередь, и будь там хоть тень улики или мотива, он бы так легко не отделался.

Но говорить об этом Ильфу я, конечно, не стал. Он и так был слишком взволнован и явно винил во всем себя. Хоть и ругал сейчас Петрова за неуместный смех.

— Поверьте, это обычная реакция на стресс, — мягко сказал я, поглядывая на часы. — Это означает…

— Это означает, что я взял в соавторы психопата!.. Простите. — Ильф опомнился прежде, чем я успел спросить, а кого тогда взял в соавторы Евгений Петров.

— Стойте, еще пара вопросов, — торопливо сказал я. — Петров терял сознание? Судороги были?