Дохлый таксидермист

Я кивнул и разгладил усы, а Ильф, которого я уже второй раз пытался отправить встречать врачей, остановился на полушаге и холодно сказал:

— Надеюсь, у вас была достаточно убедительная причина бросить Женю умирать одного.

В честных глазах Приблудного заплескалось изумление пополам с обидой. Поэт выглядел как сама оскорбленная невинность. Пожалуй, если бы я не сталкивался с этим человеком раньше, мог бы счесть обвинения безосновательными и решить, что Ильф сам отослал товарища под благовидным предлогом и теперь пытается оклеветать его перед следствием.

Только я уже допрашивал этого типа и знал, что он, может, искренне не видит ничего плохого в том, что ушел.

— Я никого не бросал! Я искал сахар! — Приблудный подошел к Ильфу и сунул ему бумажный кулек. — Вот!..

Журналист секунду подержал «добычу» в руках и вопросительно посмотрел на меня.

— Уже не нужно, я дал Евгению Петровичу глюкозу, — сказал я. — Ему лучше.

— Не похоже, — хмыкнул Приблудный. — Когда я уходил, он шевелился и разговаривал.

— Прекрасное оправдание.

Ильфа тоже можно было понять. Мы с ним только что наблюдали, как Петров задыхается непонятно от чего, амилнитрит ни черта не помогает, и что делать — неясно. У меня в планах была искусственная вентиляция легких, но она, к счастью, не понадобилась.

Кстати, приступ удушья начался после того, как я попытался подложить ему под голову свернутый пиджак. Это был повод заподозрить травму. Наверно, следовало осмотреть шею, но я боялся спровоцировать новый приступ.

Ильф наблюдал за этим молчаливой взъерошенной тенью: винил себя. Правда, я еще не понял, у него это только в моральном смысле, или еще и в уголовно-правовом.

Так или иначе, сейчас состояние Петрова было стабильным, и если он в чем и нуждался, так это в покое, кислороде и специфическом лечении.

А не в том, чтобы его друзья били друг другу морды.

— Так, вы, Илья Арнольдович, идите туда, — сказал я, не дожидаясь закономерной реакции Приблудного на ильфовские претензии, — и караульте врачей. Можете даже еще раз позвонить им, лишним не будет. А вы, Иван, останетесь тут и будете давать показания. Потом еще нужно будет осмотреть место происшествия, пока солнце не село.

Я демонстративно уселся на корточки рядом с Петровым и вытащил из следственного чемоданчика черный блокнот. Ильф коротко кивнул и скрылся; Приблудный проводил его испуганным взглядом, обошел лежащего на боку Петрова по кругу, осторожно потрогал его носком ботинка и жалобно сказал:

— Бедняжка! Он вообще выживет или все зря?..

Я тихо хмыкнул в усы: этот товарищ был совершенно неисправим. Не стоило и надеяться, что прославленный ученик Есенина начнет воспринимать что-то всерьез — похоже, это произойдет не раньше, чем Дзержинский решит заботиться о своем здоровье.

— Евгений Петрович будет в порядке, — сказал я, чувствуя себя Дон Кихотом, сражающимся с ветряными мельницами. — И… вы только в присутствии Ильфа не вздумайте повторить этот жест, — я кивнул на ботинок, — по морде получите.

Приблудный вздрогнул и на всякий случай посмотрел по сторонам:

— Да уж! Знали бы вы, как он орал в прошлый раз! Я до сих пор удивляюсь, как на нас не сбежалась половина Ташкента!..

А это было уже интересно. Я и раньше подозревал, что эта бестолковая троица сговорилась и о чем-то умалчивает, и оговорка Приблудного это подтверждала.

— Какой еще прошлый раз? — невинно уточнил я.

— Ну та! История с чаем!.. вы что, не помните… — Приблудный осекся.

Я вопросительно приподнял бровь, но поэт отвел взгляд. Он явно нуждался в четырехчасовом допросе.

Я собирался приступить к этому делу немедленно, но Приблудного невольно спас Петров, который пришел в себя и решил поучаствовать во всеобщем веселье — вцепился в мою руку и принялся что-то путано объяснять.

В глазах Приблудного столь явно отразилось облегчение, что я не удержался и демонстративно внес отметку в блокнот. После чего с чистой совестью опустился на колени возле Петрова и принялся выяснить, чего ему так срочно понадобилось и что он вообще думает о случившемся.

Отравление цианидом сопровождается онемением слизистых, так что речь пострадавшего звучала неразборчиво. Петров бормотал, что не хотел обидеть Ильфа, просто с кем-то его перепутал, и игнорировал все уточняющие вопросы. Ему казалось, что самое важное это как раз то, что он случайно обидел друга, и должен успеть попросить у него прощения, а меня-то интересовали факты!..

Что сказать: я и сам, кажется, перенервничал. Мне следовало выслушать непонятные пояснения Петрова и пообещать ему поговорить с Ильфом, после чего спокойно задать нужные вопросы. Только к тому моменту, как до меня это дошло, журналист уже отчаялся что-то объяснить и задыхался от волнения.

Я глубоко вздохнул, взял Петрова за руку, заговорил с ним спокойным и ровным тоном, как с больным животным. Наобещал ему всего — и то, что я поговорю с его соавтором, или нет, Петров сам с ним поговорит, и «Скорая помощь» сейчас приедет, и даст кислород, и можно будет дышать.