Доктор Гааз

– Мы, лекари, знаем многое, да не все говорим. Вот ваш батюшка, к примеру, был ранен пулей в правый пах – причем по нелепой игре случая: ночью с корнетом Олсуфьевым проверял секреты; едучи верхом, господа офицеры имели опрометчивость изъясняться по-французски; лежавший в секрете солдат, предполагая в темноте вылазку неприятеля, сделал выстрел, оказавшийся для вашего достойного батюшки роковым. Его сразу доставили в госпиталь двадцать второй дивизии – это в гренадерских казармах, оперировали, но к вечеру майор Пустошин уж был в бреду, а поутру скончался.

– Вы так уверенно рассуждаете об этом, хотя вас тогда и на свете не было.

– Разве мы знаем лишь то, чему сами свидетели? Я даже назову вам имя оператора, извлекшего пулю; конечно, он мог бы обстоятельнее рассказать о последних минутах храброго офицера, но и его недавно похитил безжалостный Танатос. Увы, увы, от смерти не убежишь, как от будочника.

– Если вы знаете, то назовите имя лекаря.

– Допустим, я назову, но вы уж ни об чем его не спросите. Поздно-с. Но коли настаиваете, то извольте, назову – Фёдор Петрович Гааз. Вы ведь знавали его? После доктора остался медный телескоп, изрядная библиотека, мраморный бюст Сократа, три сломанных пролётки и сани, и вот что интересно – все экипажи внутри обтянуты синим сукном. Все движимое имущество, по совести, не стоит и ста рублей, а между тем долги Фёдора Петровича, объявленные в Сенатских объявлениях, составили весьма значительную сумму. Я даже выписал… Да, впрочем, зачем я стану вас утомлять? Среди заимодавцев числится и моя матушка, однако же усопший даже не упомянул ее в завещании, а вот вы, Арсений Ильич, изволите состоять одним из наследников и можете хоть завтра явиться во Вторую Московскую палату Гражданского суда к ее председателю – надворному советнику Дмитрию Дмитриевичу Мертваго – премилый человек и не канительщик. Насчет вас указаны какие-то бумаги и образ святого Феодора Тирона. Кстати, помните, чем он знаменит?

– Вы лучше себя назовите.

– Простите великодушно, я действительно рассеян, – наговорил всякой всячины, а до сих пор не отрекомендовался. Со мной это случается. Вы не слышали, Арсений Ильич, будто в Англии изобрели пилюли для укрепления памяти? Но пока-то к нам дойдет прогресс, да и пилюли придется доставлять пироскафами – ведь у нас, российских подданных, память слаба, ох, слаба.

Я почувствовал, что сей визитер в отличном фраке с завитым локоном на лбу заговорит меня до обморока. Он без умолку тараторил о каком-то ксендзе Телесфории Гржегоржевском, иконах строгановского письма, греках – и тут меня осенила догадка. Я вскочил с кресла и подошел к нему.

– Сударь, вы вовсе не тот, за кого себя выдаете. Вы не врач – вы сумасшедший!

– Вы так считаете? – Он, кажется, нисколько не удивился. – Право, мне жаль вас разочаровывать, любезный Арсений Ильич, вы даже не представляете, как жаль. Хотя я временами страдаю провалом памяти, не помню, например, Гомеровы гекзаметры. Да подскажите же! Вам дурно? Я сейчас позвоню, велю принести брусничной воды или оршаду. – Он и впрямь дернул шнурок. – Эй, принеси барину питья!

– Онисим, квасу с хреном!

– Вы в Первом кадетском корпусе учились по «Сокращенной Библиотеке» Железнякова, но все-таки должны знать бессмертную поэму. А ведь в былые времена ваш корпус взрастил людей образованнейших; даже среди тех, кто злоумышлял переворот четырнадцатого декабря, немало оказалось ваших; конечно же, вы никого из них не знали – они выпусками старше, хотя среди преступников один был вам известен. Или я путаю? Да пусть его, мы-то рассуждаем о Гомере. Ах, у вас и сочинения Жуковского в шкафу? Что за чудесное издание! Ну-ка, где у нас тут Гомер, вот я прочту вам занятное место, всего несколько строк.

Незнакомец взял том, с треском пролистал, так что от золотого обреза у меня зарябило в глазах. Мне почудилось, что я уже где-то видел этого незваного визитера или кого-то, очень похожего на него, что весь этот безумный разговор когда-то уже происходил, кто-то меня уже спрашивал, не я ли выдал Рылеева, Краснокутского, Аврамова… Но ведь они действительно выпусками старше, я не мог их знать.

Визитер, кажется, нашел то, что искал, даже обрадовался, и с чувством прочитал:

Я обратился к нему с обольстительно-сладкою речью:
– Славное имя мое ты, циклоп, любопытствуешь сведать,
с тем, чтоб, меня угостив, и обычный мне сделать подарок?
Я называюсь Никто; мне такое название дали
Мать и отец, и товарищи все так меня величают.

Нечем стало дышать.

– Арсений Ильич, вам не следует быть таким впечатлительным. Посмотрите на себя: глаза горят, весь дрожите. Ну, можно ли так терзать себя из-за пустяков.

– Да кто вы, черт вас подери?!