Доктор Гааз

– В имении Фёдора Петровича? Чудесный там ландшафт! Теперь сие поместье прикупил кто-то из Аксаковых. А мануфактура в Рождественке по прошествии пяти лет расстроилась, хотя сукна вырабатывались отменные, из шерсти киргизских овец. Мой отец вложил в суконную фабрику весь капитал – пятьдесят тысяч, и все потерял, и даже те несколько тысяч пудов шерсти, приобретенные на свой счет доброжелателями доктора Гааза, не спасли от банкротства несчастных фабрикантов. Припоминаете, Арсений Ильич? А теперь потрудитесь припомнить гостиницу Шевалдышева – мы с маменькой квартировали в нумерах постоянно. Там чудесная кондитерская; отец, наезжая из Рождественки, имел обыкновение угощать меня засахаренными физалисами, как сейчас помню их дивный аромат. Я очень любил сидеть за столиком возле углового окна и смотреть, как от гостиницы отправляются в Петербург дилижансы – запряженные четверней, с огромными красными колесами; вот проводник убрал лесенку, затрубил в медный рожок, кучер с высоких козел свирепо закричал: «Пошел!», и чудесный дилижанс трогается в путь. Ах, как манило меня путешествие. И вдруг – вы! Не знаю, искали вы встречи с моим отцом или все произошло непреднамеренно… В тот день отец последний раз угощал меня сладостями. Он хмуро смотрел в окно, потом вдруг рассмеялся, лихо покрутил усы и подмигнул мне: «Portons gaiment, portons gaiment l’as de carreau»[6]. L’as de carreau – это «бубновый туз», так солдаты Бонапарта называли ранец. И когда отец весело напевал старую солдатскую песню, вы преградили ему путь и, громко объявив: «Сударь, вы подлец!» – дали пощечину. Конечно, вы не обратили внимания на мальчика в синей бархатной курточке, который мыл в рукомойнике руки, но он, этот мальчик, был оглушен пощечиной и на всю жизнь запомнил слезы в глазах отца.

Вы искали в моем отце нечистого на руку подлеца, разорившего доктора Гааза, и возомнили себя правым на отмщение. О, тогда вы были влюблены в Фёдора Петровича, в его филантропию, вы тенью следовали за ним по тюрьмам, собирали пожертвования для арестантов, метали громы в Тюремном комитете.

Увы, мой бедный отец не мог послать вам вызов – он не был дворянином. Сын лионского ткача, он сам ткал на станке отличный бархат, потом сменил уток на саблю, решив с императором покорить Россию, но и этого им, как известно, не удалось. Обмороженный, еле живой, он был согрет милосердием русской женщины, которую я имею счастье звать матерью. Да, мой отец возомнил себя великим финансистом, как вы себя – великим патриотом, но, право же, первое заблуждение извинительней.

Знаете ли вы, сударь, что значит лишиться состояния, честного имени, низвергнуться на дно человеческого существования? Представляете ли вы, что значит угол в ночлежке госпожи Сухопрудской? Моя мать снимала гнилую комнату в подвале, делила на аршины и каждое аршинное местечко сдавала внаем. Все норовят занять место у окна, поэтому каждое окно, наполовину вросшее в землю, делят на три семейства: самый низ освещает живущих под ним: средняя щель достается живущим на полатях; а над полатями сколочены нары – там тоже живут.

Мы жили в этой трущобе почти шесть лет, со сбродом хуже преступников. Нет слов об воздухе этих трущоб!

Незнакомец подошел к камину, долго стоял лицом к огню, некоторые слова я не расслышал.

– Мой отец скончался в этой трущобе на руках Фёдора Петровича… примиренный с ним. А рассказал я сию одиссею единственно… что даже разбойники устрашились ограбить доктора… а вы дерзнули стащить с него не шубу, но имя, почитаемое ныне как бы святым, изобразив его в доносах бунтовщиком против законопорядка, чуть ли не социалистом. Поэтому, сударь, примите мое совершенное уверение… – Незнакомец обернулся лицом и сделал два шага ко мне, – в том, что вы подлец! Подлец, каких и средь подлецов не сразу сыщешь. Что касается сатисфакции, то я к вашим услугам. О, не беспокойтесь! Заслуги мои перед правительством доставили мне званье дворянина. Вот моя карточка. В Москве я буду весь октябрь. Вы найдете меня в отеле «Англия».

– Буду иметь честь прислать вам завтра секунданта.

– Да-с, расписка… Славный у вас почерк. Вы сами должны понимать – бескорыстное осведомительство внушает подозрение. Кто дает, тот и берет. Генерал-лейтенант Дубельт, по поручению которого я здесь, велел вам наказать: отныне все ваше усердье должно обратить на отставного ротмистра Петра Яковлевича Чаадаева и лиц, пользующихся его особым расположением. Донесения можете подписывать прежним именем, коли вы уж такой любитель Гомеровых песен, адресовать же статскому советнику Матвею Степановичу Хотинскому – он тоже большой писатель и вам знаком. Теперь всё-с. Исполняйте все предписания доктора Вольца и не забудьте про икону святого Феодора Тирона, а то у вас во всем доме ни одного образа. А вам много молиться надо, Арсений Ильич!

6

Не взяв с секретера крохотный кусочек атласного картона, я в лорнет прочитал изящные буквы: «Евгений Арманович Лёредорер». И фамилия-то водевильная.