Доктор Гааз

– О, не говорите так, это ужасное заблуждение. Я ведь тоже был молод, как вы, и, верно, по сей день вел бы дурную жизнь, если бы не случай. Будучи назначен по предписанию светлейшего князя Дмитрия Владимировича Голицына для прекращения эпидемической болезни в Московском тюремном замке, имел я случай посетить Бутырки. Первое, что я увидел в камере, был человек в железном ошейнике, прикованный на цепь, как раб, как собака. Не могу выразить вам, что стало со мной. Я зарыдал, вся моя жизнь увиделась мне страшным злодейством, ведь я и прежде видел кандальников, бредущих к Рогожской заставе, подавал им серебро, но хоть бы раз подумал: кто они, за что и кем осуждены идти тысячи верст к Ледовитому океану? Да ведь любой ученый европеец, проделав тот же путь в медвежьей шубе, на тройке с фельдъегерем, встреченный на каждой станции обедом с шампанским, снискал бы себе славу нового Колумба! А тут шли тысячи, прикованные к железному пруту, и живые влачили мертвых до ближайшего этапа, и ни одно христианское сердце не встало на пути: стойте, ведь это братья наши! Я был на войне, видел, как убивают, калечат, но тюрьмы страшнее. Посещение Бутырского замка имело во мне столь сильное впечатление, что не могу вам выразить, голубчик. Тот день, перевернувший всю мою жизнь, запечатлен в моей душе еще и годом, столь памятным России, – двадцать пятым.

Что я знал о Гаазе? О, можно не сомневаться, поболее других – и по короткому знакомству с ним, и по особому влеченью. Этот питомец Геттингена и Иены получил основательную практику у лучшего офтальмолога Европы венского хирурга Шмидта, удачно оперировал старого князя Репнина-Волконского, плененного при Аустерлице, после чего князь пригласил его в Москву, обещая славу и богатство. 30 января 1806 Бонапарт освобождает князя, а через месяц следом за ним едет… тогда еще не Фёдор Петрович, а Фридрих-Йозеф Гааз, двадцатипятилетний доктор медицины. В ночь отъезда он пишет дядюшке: «Alea jacta est!» – «Жребий брошен!» Каково? Новоявленный Цезарь переходит свой Рубикон с тысячью гульденов и занимает место домашнего врача княгини Репниной-Волконской, оговорив право частной практики. Успехи оказались столь велики, что императрица Мария Фёдоровна пожелала назначить Гааза главным врачом Павловской больницы; всего два года он в России, не выучился русскому, а впрямь и славен, и богат, и святой Владимир в петлице – орден, весьма редкостный среди иностранцев, дающий право на русское дворянство. Итак, уже не Гааз, а фон Гааз! Так, хотя и на французский манер – де Гааз – он надписал свое имя на книге, подробно повествующей о двух путешествиях на Кавказ, где Фёдор Петрович капитально исследовал минеральные воды, открыл новые источники. Кажется, все экземпляры книги погибли в огне московского пожара, но мне посчастливилось получить от самого автора роскошный том в шелковом переплете с золотым тиснением, напечатанный изумительным шрифтом, таким же ясным, как французский язык книги. Вот сей фолиант, вот надпись: «Милый Арсений Ильич, не осуждайте в людях заблуждения, и вы будете счастливым человеком»,

Нет, он не был юродивым или комическим добряком из пьесы XVIII века, где это вы наблюдали блаженных с хирургическим ножом, в фартуке, забрызганном кровью оперируемых? В Отечественную войну Гааз был призван на военную службу – штатным врачом в артиллерию (кажется, он оперировал раненого князя Багратиона), дошел от Смоленска до Парижа. «Прежде бывшая гордая столица, а ныне перед нами как лисица», – шутил в те победные дни мой батюшка и писал брату, чтоб по его приезде сварили щи: «Я, проголодавшись, браво поем, ах славно!» Да Бог рассудил иначе… Батюшка скончался от ран, в полевом госпитале в Мо. А Гааз, взяв отпуск, поспешил в Мюнстерайфель, словно гонимый предчувствием – это свойство сильно проявлялось в Фёдоре Петровиче. Его отец, городской аптекарь, умирал, и вот в последние часы пред ним вдруг предстал старший сын, его Фрицхен! Исполнив сыновний долг, простившись с матерью, сестрами и братьями, Гааз вернулся – теперь уж навсегда – в Москву.