Доктор Гарин

Наспех перекрестившись, Ермолай спустил порты, лёг на траву. Егорушка спрыгнул с коня и стал исполнять приказание своей госпожи. Плеть его умело заходила по худому заду Ермолая.

“Этот мир стоит на своих вековых законах, как на древних каменных черепахах…”

Гарин наблюдал, как покрывается красными полосами задница провинившегося.

Крестьяне с одобрением смотрели на порку. Лишь одна женщина всхлипывала и крестилась. На неё косились.

– Это Агафья, кобыла вековая, его подучила… А Ксюха, мокрохвостка, спотворила… – услышал Гарин.

“Нам, городским, трудно понять крестьянскую жизнь. Чтобы разбираться в ней, надо ей владеть, как эта Матрёшка, либо быть одним из этих мужиков. Нельзя прийти посторонним всему этому и сразу всё понять и принять. Агафья, кобыла вековая… Ксюха, мокрохвостка… Ермолай – это закрытый, герметичный мир. Нам из него достаётся лишь творог, молоко, мясо, хлеб… хотя хлеб давно уже пекут в городах… А чего же хочет этот мир от нас? Денег? Они ему не очень-то нужны. Внимания, заботы? Они сами о себе заботятся. Контроля? Плётки? Они это терпят. Порку Ермолай принимает как необходимую процедуру. Пока, во всяком случае. Что бы на это Маша сказала? Секут, а он и не кряхтит даже… Пожалуй, от города им нужен только дохтур…”

– Если что-то заболит, – произнёс Гарин.

И вспомнил свои докторские разъезды по деревням.

“Было, было. Давным-давно…”

Порка прекратилась. Ермолай перенёс её стоически, так ни разу и не вскрикнув. Поднявшись с земли, он шмыгнул разбитым носом и подтянул порты.

– Ужо тебе будет впредь озоровать, – произнесла барыня.

Из толпы выдвинулись две семьи и упали на колени перед Матрёшкой.

– Барыня, заступница, помоги!

– Что такое?

– Сынов в некруты забирают!

– То закон государства, я тут ни при чём. Каждую весну призыв. У вас в Малеевке с оброком туговато, вот и рекрутов поболе. Работали бы получше – меньше рекрутировали. А оборона республики – государственное дело! – Барыня торжественно помахала веткой.

– Так какая ж таперича оборона, барыня, благодетельница, коли казахи Барнаул взяли?! – выкрикнул фальцетом старик одного из семейств.

– Как взяли? Когда?

– Тк, вчерась! Мы по радио видали!

– И мы видали! И мы! И мы! – раздалось кругом.

Матовые глазки барыни быстро заморгали.

– Порфиша, ты радио вчера смотрел? – обратилась она к бритоголовому пышноусому молодцу из своей свиты.

– Виноват, барыня, не смотрел.

– А сегодня?

– И сегодня не успел, замотался по дому, а потом с вами поехал.

– Как так? Ты же у нас на новостях!

– Виноват, барыня, – пошевелил усами Порфиша.

– Посидишь в сундуке с клопами.

– Слушаюсь! – тряхнул он бритой головой.

“Взяли уже Барнаул! Значит, то была артподготовка перед штурмом…”

– Взяли Барнаул! – произнесла Матрёшка и укоризненно покачала головой. – Это ж надо! А, доктор? Вы же только что оттуда! Как же так?

– Ужасно… – вздохнул Гарин. – Такой красивый город.

– Была там год назад. Казахи! Они же мир подписали с Алтаем?!

– Мир оказался непрочным.

– Вот-вот. Так они и до меня дойдут. Или доплывут.

– Вполне вероятно.

– А это ж не наши казахи, а пришлые. Воевать-то я с ними не смогу, да? – Она оглянулась на свиту. – У нас всего-то три пулемёта да ракетница.

Парни понимающе молчали.

– Откупаться придётся… – вздохнула она, бросила ветку и потянула поводья коня, разворачивая его. – Доктор, хотела я вам мой старый лес показать, да не до него теперь. Домой надобно! Решать, как дальше жить.

– Понимаю, – кивнул доктор.

Битюг мощно въехал в лужу, расплёскивая грязь вокруг.

– Барыня, так как с некрутами быть? – выкрикнул старик.

– Никак! – ответила она, не оглянувшись.

По возвращении в терем всё в нём задвигалось, слуги забегали: по пристани пустили колючую проволоку, на нижних окнах закрыли ставни, двери укрепили, дула всех трёх пулемётов заторчали из резных башенок, а Петруша сел с противокорабельной ракетой на самый верх, под деревянного петуха, и был обязан нести вахту сутки, пока его не сменит провинившийся Порфиша, которого за ротозейство с важными новостями раздели и заперли в сундук с клопами.

Суббота в имении Матрёны Саввишны была банным днём, и перед баней она пригласила доктора к себе в спальню.

– Я было стеснялась вас просить, да нынче вон какие времена наступают, – вздохнула она, восседая в громадном кресле. – Осмотрите меня, доктор.

На ней был длинный шёлковый халат розового цвета.

– На что жалуетесь? – спросил Гарин.

– По женским делам у меня.

– Я не гинеколог.

– Но вы же доктор?

– Я психиатр, а в прошлом терапевт.

Она вздохнула.

– Понимаете, у меня тут чего-то… – Она встала, развела полы халата и положила руку себе на внушительный, тёмный треугольный пах.

– Болит?

– Нет, но чувствую.

– Как месячные протекают?

– Обыкновенно.

– Болит сильно во время месячных?

– Да не то чтоб.

– Мочеиспускание не болезненное?

– Нет, доктор. Сцать мне всегда легко.

– В тазу болей нет?

– У меня вообще косточки как-то ломит. Давно уж.

– Ноги не отекают?

– Да нет.

Доктор поправил пенсне, подходя ближе:

– А как у вас с половой жизнью?

– Был любимый, – ответила она, садясь. – Да сплыл.

– Большой?

– А то какой же!

– Давно расстались?

– Уж тринадцатый месяц как.