Доктор Гарин

Они попрощались, и Ангела поползла к выходу. Пьяная девушка повиляла задом ей вслед, вызвав взрыв хохота у гвардейцев.

– Мудаки! – Маша бросила на них презрительный взгляд. – С казахским спецназом бы хорохорились.

Гарин стал разглядывал зомби. От того попахивало. Но это не был запах нищего-бомжа. Пахло земляной прелью. На засаленной куртке у Байкала виднелся значок цой жив! с лицом кудрявого азиата.

– Кто такой Цой? – спросил Гарин Машу.

– Это вдохновляющий символ для всех дезактивированных зомби. Советский рокер. Погиб, но потом появлялся в разных местах.

– Думают, что зомби?

– Может быть…

– Маша, боливийская чёрная началась не в советское время. Как врач вы должны это знать.

– Я знаю, но тем не менее… Я одного не понимаю: зачем их дезактивируют?

– Коммерция. Используют как рабочую скотину на самых грязных работах. На фронтах – в похоронных командах.

Бармен принёс зомби стакан молока.

– Поставить твоё? – спросил он с улыбкой.

Зомби прогудел одобрительно. Бармен отошёл, и вскоре зазвучала советская рок-музыка. Услышав первые аккорды, зомби стал ритмично подёргиваться, замотал своей земляной головой в такт. Щельрот его разошёлся, и он глухо загудел песню, повторяя за поющим что-то про сердца, вены, глаза и перемены.

Гарин прислушался к звучащей в баре песне.

– Действительно очень похоже на голос зомби, – сказал Гарин.

– Я же вам сказала! – Маша похлопала его по руке.

Подошёл пьяноватый гвардеец, приобнял зомби:

– Как ты, Байкал? Всё норм?

Но тот гудел песню. Гвардеец глянул на Гарина и Машу, обратился к ним по-алтайски, но поняв, что они русские, перешёл на русский:

– Вы только нашего Байкала не обижайте.

– Кто ж его обидит? – усмехнулась Маша.

– Он заслуженный.

– Не сомневаемся! – тряхнул бородой Гарин.

– Наш, барнаульский! – Гвардеец похлопал зомби по плечу. – Угораздило пацана десять лет назад влипнуть.

– Покусали? – догадался Гарин.

– Ну! – пьяно мотнул головой гвардеец. – Он тогда срочником был, послали их в облогу. Там в земле под одним селом зомби кишели. Они в оцеплении стояли, ждали, когда вакцину подвезут, чтоб здоровых привить. Да так и не дождались. Не подвезли, сволочи! Ну и короче, зомби прорвались, порвали солдат, а Байкала куснули. Вот, с тех пор!

Он снова похлопал зомби. Тот всё трясся и гудел песню про жажду перемен.

– А что за село было? – спросил Гарин.

– Там, на запад, за Уралом! – махнул рукой гвардеец. – Долгое.

Гарин побледнел.

– Как? – переспросил он.

– Долгое, Долгое! Ладно, отдыхайте!

Гвардеец пошёл к своим. Гарин сидел словно ледяной водой окаченный.

– Долгое… – произнесла Маша. – Это что, то самое? Я помню… вы же рассказывали?

Гарин сидел истуканом. Песня кончилась, и зомби тут же перестал дёргаться и подпевать, взял стакан молока своей коричневой клешнёй, поднёс ко рту и стал громко цедить.

– Гарин, милый… – Маша взяла его безвольную руку.

– Я должен побыть один, – произнёс он отчуждённым голосом.

В тёмном, только полной луной освещённом переулке Гарин опустился на старую скамейку. Вокруг не было ни души, валялся мусор, и в соседнем дворе шипели и завывали два майских кота. Гарин устал бесцельно бродить по городу. Алкоголь выветрился, остались лишь усталость и всё то же мучительное чувство, словно кто-то большой и беспощадно честный враз содрал с него одежду и бросил на пустынной площади под ледяным ливнем.

“Да и это было бы лучше…” – в который раз подумал он, нашарил в кармане коробку с папиросами, которые только что кончились.

Вытащил пустую коробку, швырнул на землю.

Во время бесцельной прогулки по городу мысли путались, но неумолимо выстраивалась навязчивая живая картина, складывалась, обрастая изобразительным мясом, и ползла жирной многоножкой, словно быстро прокрученный фильм: путешествие с Перхушей со всеми стремительно вспыхивающими подробностями, мельница, мельничиха, витаминдеры, поле, волки, метель, снежные хлопья, тщетная попытка преодоления последней, самой тяжёлой атаки метели; и вот уже утро, солнечное морозное утро, а впереди за полем – Долгое, с заснеженными крышами и дымами из труб, и Зильберман встречает на тройке, а Гарин раскрывает саквояж и показывает ампулы, ампулы, ампулы с вакциной, они блестят на солнце, и рад Зильберман, трёт свои быстрые руки; они пересаживаются с дурацкого самоката на тройку со здоровыми, холёными лошадьми, и на розвальнях, под медвежьей полостью въезжают в Долгое, и вместе прививают всех, и себя тоже, всех, мужиков, баб, детей, и стариков, и солдат из облоги, и первым – здорового рослого парня с улыбчивым широким лицом, алтайца с редким именем Байкал.

Гарин горько плюнул на истоптанную, покрытую мусором и подсолнечной шелухой землю. И заметил рядом с лавочкой раскрытую книгу. Наклонился, поднял. От книги, влажной, изорванной на самокрутки, осталось лишь несколько страниц. Она была старая, вероятно прошлого века, с дешёвой жёлтой бумагой. И на русском.

“Ужасный дефицит папиросной бумаги в городе-с!” – вспомнил он слова угодливого продавца в местном табачном магазине.

Луна хорошо освещала влажные страницы. Гарин машинально стал читать: