Доктор Гарин

– Люди остаются людьми, милая Маша, – громко вздохнула Ангела. – Но свой личный комфорт они начинают не просто ценить, а ставить во главу угла. И каждый поступок современного человека, каждое его бытовое, социальное или даже культурное движение целиком зависит от физиологического комфорта. Нынче тело правит человеком.

– В ваши времена было по-другому? – спросила Маша.

– По-другому.

– Вы уверены?

– Маша, с высоты моего возраста мне это хорошо видно.

Гарин покачал головой:

– Маша, не забывайте, что Ангеле девяносто семь лет.

– Я знаю, но не могу в это поверить! – Маша стукнула стаканом по стойке. – Вы так молоды, Ангела! Но послушайте, вы говорите, тело правит нами. А подвиг? А жертвенность? Ведь она теперь повсюду!

– Только на фронтах, – возразила Ангела, в один глоток приканчивая стакан. – В тылу совсем другие люди. Они быстро разучились жертвовать. Причём агрессивно разучились! Они циничны и равнодушны к другим.

– Учитывая, что фронт нынче быстро расползается по планете, сдаётся мне, милые дамы, что процент жертвенности в мире будет нарастать, – заключил Гарин.

– Не везде, – ответила Ангела. – Обыватели держат круговую оборону против фронтовиков. Их не пронять ничем.

Гарин задумчиво-плаксиво причмокнул губами:

– Ну знаете, Ангела, там, куда вы полетите, то бишь в Швейцарии, жертвенности уж точно не прибавится, согласен. Думаю, в ближайшие… – он прищурился, почёсывая грозно подсвеченную бороду, – …тысячу лет!

Маша и Ангела рассмеялись. Бармен подал три деревянные доски с жареным мясом и печёной рыбой. Заказали ещё по стакану Bloody Mary и быстро расправились с едой. Гарин достал коробку папирос “Урал”, закурил.

– Не угостите? – спросила Ангела.

От выпитого и съеденного её отекшие и обвислые щёки покраснели, большие глаза влажно заблестели.

– Avec plaisir, madame!

Ангела взяла папиросу из раскрытой коробки, сунула в свои огромные, красные, масляные от еды губы. В них папироса выглядела зубочисткой.

Бармен поднёс огня.

Ангела прикурила, сильно затянулась, сразу спалив почти всю папиросу, и выпустила долгий, широкий и густой протуберанец дыма.

– Как ваш Мутный?

– С вашей помощью я побеждаю его. С тех пор как вы его назвали, я дрожу всё меньше.

– Слава Богу!

– Слава вам, доктор. За вас! – Она подняла стакан.

Маша присоединилась. Ангела одним глотком ополовинила стакан.

– Дорогая, не советую вам после процедуры налегать на алкоголь, – произнёс Гарин.

– Ах! – Она махнула гибкой рукой. – Ерунда. За девяносто семь лет мне пришлось выпить столько разных национальных напитков разнообразной крепости, что моя печень закалена навечно. Когда Бавария в первый раз решила отделиться, я поехала к ним одна, без свиты. Это было время Октоберфеста. Они меня даже не встретили в аэропорте имени их жирного Франца-Йозефа. Ignorieren! Всё правительство на Октоберфесте. Прекрасно. Я человек суровой прусской этики, нам чужда вся эта южная пивная карнавальность. Но – дело есть дело. Поехала туда, вошла в павильон. Сперва оторопели. Потом весь павильон стал орать: “Бу-у-у!” Так у нас в театрах приветствуют провальные пьесы. Времена тогда были крутые – ПИР[42]ломилась в двери. Люди на взводе. Наци подняли головы. Атмосфера накалена. Сидят баварские политики, бизнесмены, военные, стучат кружками и кричат: “Бу!” Ладно, что ж. Подошла, села. Подходит ко мне официантка. И я ей показываю…

Ангела подняла руку и растопырила все свои четыре пальца.

– И приносит она vier Ma ß.

– Это что? – спросила Маша. – Увы, я не была в Баварии.

– Четыре литровые кружки пива. Павильон притих. Смотрят. И я молча, спокойно, без передышки выпила подряд все четыре кружки. Загудели, засмеялись одобрительно. Я посидела, а потом ка-а-ак рыгну! Вы же знаете, как pb умеют рыгать.

– О да! – тряхнул бородой Гарин.

– Там акустика хорошая была. Весь павильон притих сразу. А я молча расплатилась, встала и выкатилась оттуда. Через пару дней вопрос о выходе Баварии был снят с повестки.

– Браво! – зааплодировала Маша и взяла свой стакан. – Дорогая Ангела, за вас!

– За вас! – присоединился Гарин.

Выпили.

– Четыре кружки! – покачала головой Маша. – Невероятно! Я умерла бы, если б выпила сразу литр пива.

– Маша, ради единой Германии я могла бы выпить и восемь, – ответила Ангела.

Гарин с Машей расхохотались.

– Знаете, Ангела, – заговорил Гарин, успокоившись. – Вы представить себе не можете, как я любил довоенную Германию! Гимназию я окончил в Санкт-Петербурге, а потом покойный папаша спонсировал моё дальнейшее обучение, я поехал в Берлин, поступил в университет на медфак. Проучился, увы, всего два года.

– Почему?

– Выгнали, – произнёс Гарин, с усмешкой сожаления оттопыривая губы.

– Было за что?

– Было, было. Признаться, я вёл тогда не очень разумный и здоровый образ жизни.

– Трудно представить! – растянула Ангела пьяные губы, обнажив большие, ровные жёлтые зубы.

– Доктора Гарина тогда ещё не было! Был барчук из нового дворянства, гедонист и повеса. За эти два университетских года я сменил шесть любовниц. Берлин тогда после долгого крена влево сильно поправел, ну да вы это хорошо помните.