Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

Мои хорошие ребятушки! Во-первых, расскажу вам всем о моих делах. Я принялся за дело всерьез, и у меня уже много времени занято. Сегодня с утра поехал в Институт прикладной психологии и психиатрической профилактики, управляемый профессором Toulouse. Среди многочисленных лабораторий этого института есть лаборатория физиологии труда, которой заведует проф. Laugier (о котором я уже писал), и лаборатория психотехники, которой руководит Lahy, пришел к нему, точнее – к его старшей ассистентке (его «Татьяне») – Mlle Dagmara Weinberg, с которой перед этим списался. Вообще же надо рассказывать по порядку. В 14ème arrondissement, на rue Cabanis помещается большая квадратная территория (полверсты в квадрате), обнесенная высокой серой стеной. Это психиатрический госпиталь St. Anne, единственный в Париже клинический госпиталь для душ. больных; в нем 120 коек. Все прочие сумасшедшие Парижа содержатся в заключении, не в госпиталях, а в загородных asiles[207]; там их не лечат, а только держат взаперти. Внутри территории, справа маленькие павильоны для больных, серые с черепичными крышами, заросшие плющом; слева, после пары таких же павильонов – два трехэтажных серых корпуса. Это и есть упомянутый институт St. Anne. ‹…› Психотехническая лаборатория работает главным образом по профориентации у школьников 1‐й ступени и по профотбору – вагоновожатых и шоферов автобусов. Лаборатория в St. Anne – только центр, где делаются немногочисленные теоретические эксперименты и где обрабатывается весь материал; а материал-то собирается в многочисленных отделениях на периферии – в школах и на фабриках. Один из филиалов, трамвайный, T. C. R. P. («Transport en commun de la Région Parisienne») буду осматривать во вторник. По клинике эта лаборатория старается улавливать диагностически важные симптомы у душевнобольных и с этой целью исследует у них только время простой слуховой реакции[208] – на мой вкус, несколько бедно. Оказалось, что здесь меня и обо мне знают, и, главное, моя математическая слава «мудреного физиолога» сюда дошла. Mlle Weinberg встретила меня очень уважительно, многое рассказывала, не меньше и расспрашивала. ‹…› Потом пришел Laugier, и мы с ним тоже быстро оказались в приятельских отношениях. Он повел меня к старому классику Toulouse. В очень изящном и комфортабельном кабинете сего мудреца не оказалось, и Laugier пошел его искать. Вернулся, ведя за собой старого, плюгавого Плюшкина в каком-то засаленном шлафроке и шапчонке. Это был не водопроводчик, а сам Toulouse. По-моему, он уже дряхлый, но мы с ним чуточку поговорили и условились, что я сделаю в их аудитории публичный доклад о биомеханическом методе и его применениях. Доклад будет в четверг 31‐го утром. Вечером я уже рассчитываю уехать. О докладе будет оповещено в газетах, разосланы повестки, вывешены объявления в Сорбонне и в Concervatoire, одним словом – шик! Потом познакомили меня с черномазым «пи́кником» Lahy, который сразу предружелюбно со мной поладил, повезет во вторник показывать трамвайную лабораторию – вполне синтонический черноусый толстячок. Вчера же к обеду были у тети Мушки prof. Langevin с женой, он много болтал обо всем, только не о науке; поэтому и я его вчера не трогал, а сегодня в завтрак созвонился с ним по телефону, и он назначил мне rendez-vous в понедельник утром. Коля

<Париж, 25/Х>

Уехать в четверг мне стóит еще вот почему. В пятницу-субботу и воскресенье большой католический праздник Toussaint. Следовательно, мне есть смысл пробыть в Кельне вместо одного – два или три дня, чтобы побывать на большой мессе в соборе, посмотреть город в праздничные дни и т. д.; а к утру понедельника я уже буду в Dortmund’ е. ‹…› Уже очень поздно – половина двенадцатого, и я совсем носом клюю; посему, милый, хороший Нютик, спокойной ночи, и я тебе завтра напишу вечером длинное-предлинное письмо, в целый километр. А сейчас явно пора всем спать; поцелую всю публику. И гони их по домам: Карлушу в ее комнату-музей, Мерьгу и Татьяну в закутку, а сама – бух! в перину, моментально калачиком, и чтобы в голове тотчас же зашевелились приятные и сонные мысли: как в Ленинград поедем, как зима пройдет, как от шефа уйдешь; как шеф вовсе не шеф, а Эйфелева башня и качается на метр в каждую сторону при сильном ветре; а Париж вовсе не город, а переулок около Якиманки, и парижане его называют вовсе не Париж, а Тараскон… А на Монмартре живут жуки, большие и черные, и все сонные; они лягут и спят, спят – без конца!

С-п-о-к-о-й-н-о-й н-о-ч-и-!-!

<Париж, 26/Х>

Анютушка, роднушка, ваши письма уж прекратились, идут в Дортмунд. …Упорно говорят у Laugier об устройстве здесь филиала по биомеханике; может быть, даже пришлют кого-нибудь в Москву учиться. Во всяком случае, дорогу пробиваем! ‹…›

<Париж, 26/Х>