Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

К одежде он был глубоко равнодушен. Упросить его поехать в магазин, купить ему, допустим, новое пальто было нереально. Мама с этим перестала и сражаться. Она обмеряла все сантиметром, абсолютно все – пиджак, брюки. Ехала и покупала. Никогда не ошибалась. К еде тоже, заставить его поесть всегда была проблема. Пока была жива няня, он подчинялся. Потому что, если все садились за стол в воскресенье (единственный день, когда все собирались), няня являлась к нему без всякого стука и зова и, уперев руки в боки, говорила: «Миколай Александрович (она называла его как у них в деревне), сколько тебя можно ждать, все за столом сидят». И тут он ей отвечал – я поражалась – как щенок с поджатым хвостом: «Анна Федосеевна, бегу, бегу, бегу». И вот это было и удивительно. А в другие дни и не обращались. Ну, из маминых рук он еще что-то брал. Но он ел по-дурацки. Он вставал в четыре часа утра и – за письменный стол и работал часов до восьми утра. В восемь мама приносила ему прямо на письменный стол завтрак. Она убирала бювар в сторону, стелила белую салфетку, потом садилась любимая кошка с блюдечком, и мама подавала ему завтрак. Обычно это был кофе и какие-нибудь бутерброды. Потом он работал до двенадцати и ложился спать и спал часов до четырех. Потом вставал и начинал разбирать все то, что написал утром. Были случаи, когда ему казалось, что он написал ерунду, он рвал и бросал в корзину. Мама его насилу уговаривала, не бросай, утром просмотри и тогда бросай. А утром оказывалось, что он написал дельную вещь.

Утренние и ночные мысли… Вы говорили, что мама занималась его делами и посвятила ему всю себя.

Она была вирусологом, но после рождения брата уже не работала. Брат родился очень больным, и она его выхаживала. Мама занималась тем, что выписывала все медицинские газеты и журналы, читала их от корки до корки, отмечала, что отцу надо прочитать, а что можно не читать. Она ему была и секретаршей, но в его служебные дела она не вмешивалась, только в его личные рабочие. Мама в этом смысле вообще за всю свою жизнь любила только двоих людей – моего покойного дедушку, своего отца, и Николая Александровича, а ко мне была совершенно равнодушна, абсолютно. И к брату… ну, это был их общий ребенок и, главное, общая забота.

А когда вы переехали в эту квартиру в Ясенево?

В 1984 году, это мой муж получил как фронтовик, к сорокалетию Победы.

А до этого вы жили в Большом Левшинском?

Да. Там уже была коммуналка, умирали родственники, в их комнаты вселяли чужих людей. Но у нас была нормальная квартира, не то что в других квартирах кастрюли по кухне летали. У нас этого не было.

А Саша знал о посмертной славе Николая Александровича?

Отлично знал и пользовался этим, как мог, когда был молод. Мне кажется, что он стал человеком после смерти отца. Он понял, что у него за спиной больше никто не стоит. Хотя отец ему не потакал.

Расскажите про Сашу. Саша хорошо рисовал?

Очень.

Остались рисунки?

Да, но он как-то потом приехал из Сыктывкара и все их забрал. Он их отцу присылал. Но отца уже не было, и мамы не было. Он великолепно репродукции выполнял, в основном картины Васнецова и Верещагина.

В этом стиле?

Нет, просто копии. Помните «Апофеоз войны» Верещагина, «Среди долины ровныя», Шишкина, кажется. Он и сам рисовал пейзажи. Великолепные. Маслом и акварелью. «Иван-царевич на Сером Волке». Все в таких рамах.

Почему архив Николая Александровича частично находится в Риге?

Янсон собирал все, связанное с Николаем Александровичем[46].

А где могила Николая Александровича?

На Новодевичьем кладбище. Там похоронен дедушка Александр Николаевич, бабушка Александра Карловна. Брат Николая Александровича, Сергей Александрович, преподавал в Бронетанковой академии, академию эвакуировали вместе с преподавателями и студентами в Ташкент. Бабушка в Ташкент поехала с ними и в первую же ночь во сне умерла. Так что похоронили ее там, и только надпись здесь, слева. На Новодевичьем кладбище – там целый участок. Он обнесен железным заборчиком, и стоит католический памятник. Католический – потому что, когда умер дедушка, других крестов не делали и, потому что бабушка была лютеранкой, остзейской баронессой, поставили этот крест. А справа похоронен Сергей Александрович, он умер раньше отца, потом – отец, третья – моя мама. И там еще осталось одно место, но это уже двоюродному брату, Александру Сергеевичу, он тоже Бернштейн. Рядом с нашей могилой похоронена 13-летняя девочка – Оля Марсова[47]. Первая пациентка отца.

Что вы?

Он ее уже принял умирающей и старался только, как мог, скрасить ее последние дни.

Когда?

Где-то в конце двадцатых.