Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

А почему именно там она похоронена?

По его ходатайству.

Удивительно.

И еще тетка, Татьяна Сергеевна Бернштейн, там похоронена.

Попова?

Урожденная Попова. Это жена младшего брата Сергея. Кстати, Попов – это был не просто Попов, это был миллионер-суконщик.

То есть она была миллионершей?

Да нет, какая миллионерша, она 1902 года рождения, так что во время революции ей было 15 лет, она ничего уже не застала. Нет, конечно, что-то она помнила. Потом ведь НЭП еще был.

Вы говорили, Саша похоронен в Междуреченске?

Там городок такой. Они там жили. Там он похоронен, и жена его там похоронена. Что мне еще жалко, так это то, что у Николая Александровича была целая тетрадка стихов. Он такие стихи писал!

Некоторые попали в книжку Фейгенберга.

Он писал и лирические, и научные. Например, такие: был у него такой ученик, Петр Павленко.

Павленко, я на вас в обиде,
Я долго вас и тщетно ждал,
Ни вас, ни диаграмм не видя,
Весь вечер плакал и рыдал.

Уж над Москвой вставало солнце,

Уж над Москвой вставал рассвет,
Меня ж все кушала Зальцгебер,
Что схемы от Павленко нет[48].

Ольга Альфредовна Зальцгебер, сотрудница Николая Александровича, была немка, которую он очень уважал, так как она была прекрасный работник. Она в него влюблена была, хотя и скрывала это, но была въедливая, как клещ. Вот прицепится – не отдерешь. Однажды, когда мы вернулись из эвакуации из Ташкента, она заявилась (телефона тогда не было) явочным порядком. Я ее встретила, а отец велел говорить всем, что его нет. Я говорю: «Николая Александровича нет дома». – «Ну, я тогда подожду». – «Я не знаю, когда он придет». Отец, видимо, слышал наш разговор через стенку и, разъяренный, вошел в комнату, взял ее за плечи и сказал: «Если сказали, что меня нет дома, значит, меня нет дома». Один раз при мне с ней была такая история: дело в том, что, когда Ольга Альфредовна говорила, она не слышала никого, кроме себя. Отец порывался ей что-то сказать, но не получалось. Тогда он ее взял за плечи, затряс и прямо в ухо ей крикнул: «Ольга Альфредовна, вы меня слышите?!» Но была очень дельная тетка и к нему действительно очень хорошо относилась… Чехова Николай Александрович очень любил, у него были стихи на рассказы Чехова «Накануне поста» и «Толстый и тонкий». И он переложил его прозу на стихи:

Пал Василич крепко спит,
А жена его будит:
«Пал Васильич, эй, вставай,
Живо Степе помогай!
Он сидит над книгой, плача,
Не выходит, вишь, задача!»
Отвечает сиплый бас:
«Ладно, душенька, сейчас»[49]

.

Было одно стихотворение, посвященное Отто Юльевичу Шмидту. Его должны были арестовать, друзья про это узнали и, чтобы его сберечь, сумели спровадить послом в Аргентину[50]. Много было стихов. Про лекарства, например. Про какие-то свечи, которые надо в попу загонять. Про сердечные капли. Там даже были стихи его любимой кошке:

Мява, моя мява,
Мява золотая,
Ты сидишь на книжке,
Хвостиком мотая.
У тебя на спинке
…щетинки.

Там еще была поэма, посвященная его первой жене Анне Исааковне[51]. А у Анны Исааковны была младшая сестра, Мария[52], очень толковый работник, не знаю, в какой области. Там было четверостишие:

Малютку младшую сестру
Тащу к «Механики» костру,
И прыгаю, и вою,
Махая бородою.