Да, устные беседы, Виктор Семенович советовался, потому что он делал тогда искусственную руку[87]
. Насыщенное было время. Потом Лурия пытался затащить Бернштейна к себе в лабораторию, но он не шел.Да, с 1920‐х годов. Но они тогда разошлись. Лурия его уговаривал покаяться и сдаться, но Бернштейн отказался. Он в своем описании уровней построения движений остановился на уровне Е[88]
, и все. Дальше, как он говорил, не моя работа, у меня другая работа.…Я потом очень намучился с женой Николая Александровича, потому что, пока он был жив, наркотик выписывал Гращенков, замминистра здравоохранения, знаменитый невропатолог, яркая личность, в свое время был директором Института неврологии. Я его хорошо знал, потому что он возглавлял штаб лечения Ландау, и я там болтался (лечение Ландау многому меня научило). А когда умер Николай Александрович, он перестал выписывать наркотик, а она-то нуждалась. Причем в дозе огромной, если пересчитать, то это доза смертельная. Слава богу, все кончилось инсультом. Но Таня меня умоляла, когда скорая помощь пришла, сделать ей укол. Потому что если не сделать, то она тут же умрет в машине. Я сделать сделал, но остатки были какие-то несчастные. А потом сделать попытался в отделении, и на меня посмотрели как на сумасшедшего: промедол какой-то бабке беззубой!.. Работать Николай Александрович очень торопился. Мы как-то с Аликом Коцем пытались его уговорить посмотреть фильм, кажется «Обыкновенный фашизм», в общем что-то очень значительное. И он как-то остановился, посмотрел на нас грустно-грустно и сказал: «У меня совсем не осталось времени…»
Нет, никто не знал. Не знали ни дочка, ни жена, он никому не говорил. Он поставил себе диагноз – рак печени, выписался изо всех поликлиник, к которым был прикреплен, чтобы не морочили голову. И написал записку: «Когда потеряю сознание – вызовите Володю». И когда он потерял сознание (почему-то на пол упал с кровати), мне позвонила то ли Таня, то ли Наталия, его жена. Я сразу же приехал; он был без сознания – печеночные колики.
А как узнать – он всегда был худой, поджарый. А как рак печени узнаешь? Желтизна должна быть, но ее не было. И он очень быстро умер – в течение часа. И вот это «У меня совсем не осталось времени» нас очень пристыдило. Здоровые, молодые ребята, а у человека великая задача, великая цель, ему надо было еще английскую верстку подписать в «Пергамон Пресс»… Интересно, что у него всегда был на пиджаке значок «Миру мир», и он глубоко в это верил, что Алика очень смешило. Я Алику говорю: «Чего ты, дурак, смеешься?» – «А он думает, что это правда!» – «Пускай думает, тебе что, жалко? Ты же ни во что не веришь». – «Ни во что». Нам было по 32–34, вся жизнь еще впереди.
Этим Лебединский занимался. Стол Николая Александровича был в идеальном порядке, когда он умер, все было разложено. Сказали, что его душеприказчик в этом деле Витя Лебединский.
Ему помогать нечего уже было. Печеночная кома, возврата из нее нет, даже сейчас. Она бывает при раке печени, при циррозе, при алкоголизме.
Мог отец и от тифа умереть. Но они тогда уже достаточно хорошо жили. Отец был главным врачом Института Сербского. Думаю, что они не голодали. Николай Александрович служил в Красной армии, потом отец передал ему свою большую частную практику, которая всегда кормила любого врача. Николай Александрович ее ненавидел, хотя был врач. Вообще он не любил с больными возиться, это не его специальность.
О результатах – да, а про больных он не спрашивал. Он знал, что у меня теменные больные. Он был ученый-экспериментатор. Ему больше всего нравились эксперименты, его циклограммы. Складывать экспериментальные факты.