Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

Нет, просто встреча. Потом я уехал на сборы под Москвой и там узнал, что Николай Александрович скончался. Вскоре вышла последняя книга Николая Александровича «Очерки по физиологии движений и физиологии активности». Так что где-то за неделю-две до кончины он был у нас в ЦНИИФК… Вот все, что я знаю… Когда я закончил диссертацию, я пришел к Виктору Семеновичу Гурфинкелю – Мирский меня рекомендовал, – тот посмотрел и сказал: «Наукообразно, название очень вычурное», но после защиты рекомендовал меня в Институт биофизики АМН, где открывалась новая лаборатория по биомеханике скафандров. Я туда сдал документы, но, пока они проверяли их несколько месяцев, Мирский уже перетащил меня сюда, где я до сих пор работаю, на нынешний психологический факультет МГУ. Надо сказать, что здесь работала дочь Гиппенрейтера Юля, а сам Гиппенрейтер возглавлял отдел физиологии спорта в ЦНИИФК. Очень видный был человек, красивый, с шевелюрой, единственный, который тогда приезжал на «Победе» на работу! Я же как раз у него делал всю свою работу.

Так вы защитились в ЦНИИФК?

Нет, я защитился в Институте медико-биологических проблем. В Институте физкультуры я защищаться не хотел, мне не нравился спорт и как там делается наука, хотя были интересные работы, конечно. Коц там был, Фарфель. Да и сам я сбежал из спорта… В ИМБП я ждал долго, пока меня поставят в очередь на защиту, а когда меня поставили в очередь, я еще ждал. Когда в 1969 году был полет, то «местный» оппонент был медиком и остался с космонавтом на Байконуре, и мне за день до защиты надо было найти нового оппонента! К тому же, так как я все это время регулярно посещал заседания этого совета, а там накопилось шесть защит, то видел, как незадолго до меня разгромили докторскую диссертацию одного сотрудника Института физкультуры люди, приехавшие специально для этого из Питера. (В ответ на что было заявлено во всеуслышание, что наш совет – не место для разборок.) А тут через месяц у меня защита, и мне бросают четыре шара, ну а все местные, свои, проходят на ура, им даже вопросы не задают. Оказалось же в дальнейшем, что все эти местные получили впоследствии черный отзыв от независимого рецензента, а моя работа прошла с положительным отзывом. Когда Мирский привел меня сюда, на факультет психологии МГУ, то я здесь работал в должности младшего научного сотрудника по хоздоговору, сидел в подвале и, что самое интересное, Леонтьев не хотел меня брать, а Юля Гиппенрейтер, когда услышала о Бернштейне от меня, тут же сказала – беру! Тогда уже была всем известна его книга. Позже уже я нашел какие-то материалы спецпрактикума, который проводил Геллерштейн, где он рассказывал про Бернштейна. Об этом есть моя статья в журнале «Спортивный психолог», которую попросили у меня после выступления на семинаре Московского психологического общества на историческую тему.

Какое научное влияние на вас оказал Бернштейн?

Он прояснил мне все. Интересно, что я тогда уже знал хорошо Бернштейна, да и Юля Гиппенрейтер написала докторскую диссертацию, в которой она представила, что на уровне С тоже есть уровневая переработка информации. Например, мы воспринимаем изображение плоскостное, а затем другие системы отвечают за то, что мы уже видим в объеме. Бернштейн в 1962–1963 годах читал здесь лекции, и я на нескольких был, он приводил в пример примитивистов. Он объяснял, что в переработке сенсорной информации не только есть уровни с нижних до верхних, когда сознательный контроль повышается, а автоматизм понижается, но и другое.

Он читал здесь лекции?

Тогда это была кафедра психологии философского факультета. Он читал целый курс, а я слышал только несколько лекций… Были еще материалы из ИМБП, которые Бернштейн там оставил.

Когда вы в первый раз пришли к Николаю Александровичу, что вы ему принесли?

Динамографические записи усилий педалирования на велосипеде для одной и другой ноги. Векторы распределения усилий. Одновременно и миографические записи.

Это и на сегодня очень ценные данные. Маленькие тензоплатформы под каждой ногой у вас были?