Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]

— Благодарю вас, сэр, за солидарность. Что же касается возможностей моей страны в этой войне, то Советский Союз уже достаточно убедительно показал свою стойкость. Вас интересует завтрашний день? Поживем — увидим. Русская пословица гласит: «Цыплят по осени считают».

— Это ответ дипломата?

— Патриота. Советского гражданина.

Да, Георгий ответил честно. Но он сказал не все, что знал. Зачем выкладывать все?

В его мозгу всплывали подозрительное поведение непрошеных каирских «опекунов» — мистера Вадсона и миссис Ли, попытка произвести досмотр в лондонском аэропорту…

Что все же означают слова капитана? Какой-то зондаж или?.. Потом возникло другое: «Значит, я не верю никому из сыновей и дочерей Альбиона, которых встретил? Нет. Роберту верю. И парням из артиллерийского отсека — я слышал, о чем они говорят. Кому еще? Соседу слева за столом в кают-компании. Летчикам, которые тащили нас на старом „Дугласе“ из Каира до Англии».

Когда вернулся в каюту, рассказал обо всем Николаю.

— Этот разговор оставил у меня горький осадок. Выходит, они сомневаются в наших силах. А я, черт возьми, ожидал от них другого. Ведь они союзники!

— На союзников надейся, а сам не плошай. Ничего, Георгий, все равно выдюжим!

…Однажды Роберт, провожая в каюту Зайцева (в этот день он обедал первым), сказал:

— Скоро передышка.

— Какая передышка?

Роберт умчался, не ответив.

Георгий пожал плечами, раскрыл «Былое и думы», которое дали в дорогу посольские товарищи. Николай занялся электрорефлектором: от качки и вибрации выскакивали винты, которыми рефлектор крепился к переборке. Взял свой универсальный перочинный нож, в котором была и отвертка.

Качает сильно. Не проходят приступы тошноты.

Хорошо бы подняться наверх. Хлебнуть свежего воздуха. Но это невозможно. Чем же заняться? Вот: английским языком! На корабле была своя специфика в объяснениях с командой, и дипкурьеры почувствовали: надо приналечь на английский. Разговаривая с Робертом или с кем-нибудь другим, приходилось повторять трудные фразы, рыться в словаре.

Чудно получается, — сказал Георгий. — Иногда сразу понимаю английскую фразу, а другой раз — ни я, ни меня. — Стукнул кулаком по дивану: — Если уцелею в этом рейсе, схвачусь с английским языком всерьез.

Николай предложил:

— Давай сейчас, вопреки всему! Назло фашистским перископам!

Раскрыт словарь, громко прозвучало несколько фраз по-английски. Вновь и вновь звучит трудная чужая речь.

Шторм, шторм, шторм!..

За наглухо задраенными иллюминаторами неистовствовал, бушевал, грохотал океан. Огромные свинцово-серые волны сшибались друг с другом, набрасывались на крейсер, с ревом обрушивались на стальную палубу. Океан потрясал седыми гривами тяжелых, живых, хищных валов. Там, где должен быть горизонт, все перемешала грязная темень, океан и тучи слились в кипящее месиво. И казалось, что крейсер мечется, будто слепой, под непрерывными ударами. На носу и на корме корабля вытянулись орудия главного калибра, над ними то и дело вздымались свирепые валы, корабль выставлял навстречу валам стальные стволы, и они, словно трезубцы, вонзались в волну-чудовище.

Заглянул Роберт. Вид у него очень усталый. Показал на диван:

— Можно?

— Садись.

— Ноги нет, руки нет, — говорит Роберт по-русски и показывает натруженные ладони.

— Русский язык учил в Мурманске? — спрашивает Георгий.

— Мало, — отвечает Роберт. И добавляет по-английски: — Выучил несколько слов и две-три фразы.

Выяснилось, что шотландец знал около десятка «самых необходимых» ему русских слов: клуб, водка, икра, красивый, девушка, моряк, деньги.

— Помню их, пока нахожусь в Мурманске. На обратном пути шторм все вышибает. Учите меня русскому?

— Хоть сейчас.

Роберт снова перешел на русский:

— Сейчас нет. Много работа.

— Давно плаваешь? — спросил Георгий.

Матрос поднял палец.

— Один год?

— Да. В Мурманске — вот! — Он показал три пальца.

И опять произнес по-английски:

— Входим в опасную зону. Обеды в кают-компании отменены. Я буду приносить вам сандвичи.

…Надрываются двигатели. Мечется крейсер.

Георгий снова раскрывает словарь. Николай тоже взял книгу.

Где-то внизу стонут двигатели — то глухо и ровно, то вдруг резко, и тогда все начинает вибрировать — переборки, пол, рефлектор, стол. Вибрация передается даже телу. «Сеансы» повторяются непрерывно, испытывая все, и прежде всего нервы. Кажется, вот-вот каюта отвалится от корабля, рухнет в морскую пучину.

В чем дело? Георгий нажимает кнопку вызова. Роберта нет целую вечность. Наконец приходит. Георгий обводит рукой каюту: все трясется. Роберт догадывается. Произносит два непонятных английских слова. Пришлось лезть в словарь. Гребной винт! Теперь ясно. Когда он оказывается над водой и вертится вхолостую, все вибрирует — и металл, и тело.

Опять ровный натужный гул. Винт погрузился в воду.

Морская болезнь спутала время. Ночь казалась днем, день — ночью. Но передышка все-таки выдалась. Та самая, о которой упоминал Роберт. Крейсер вошел в исландскую бухту, бросил якорь. Как выяснилось, здесь ждали каравана из США, и, когда он достигнет параллели, на которой находилась бухта, все вместе двинутся дальше на Мурманск.