Долг стрелка

Совершенно измотанные, мы опустились на траву в сгущающихся сумерках, и я повертел в руках цилиндр, который захватил с алтаря. Я уже хотел бросить его в темноту — ведь это из-за него мы попали в такой переплет, — но, подумав, заткнул за пояс. Теперь я понял, что цилиндр этот — свернутый в трубку пергамент, покрытый иероглифами. Однако читать в такой темноте было невозможно, и я отложил это занятие до восхода луны.

— Ну, Голли, что ты обо всем этом думаешь? — осведомился я.

— Что касается скелета, который появлялся на двери, стоило на нее посмотреть, и исчезал, когда мы отворачивались, лучше меня ответил бы фон Кальман. Он всегда придерживался фантастической теории… Кстати, ты видел невидимые чернила, которые появляются только тогда, их когда подержишь над огнем? Так вот, фон Кальман говорил, что возможно писать таким образом картины, чтобы полотно казалось пустым, и изображение появлялось только тогда, когда на него посмотришь. То есть глаз действует на изображение так же, как тепло — на невидимые чернила, понятно?

— Возможно, — кивнул я. — А как же звезды и иллюзия высоты?

Он беспомощно развел могучими руками.

— Не знаю. Может быть, древние люди обладали искусством гипноза, который способен воздействовать на места и на вещи, срабатывая, как руна или проклятие. Скорее всего, с нами случилось нечто подобное. Не зря же мы верим в проклятия и чары! Ты ведь и сам понимаешь, что храм не так велик, как нам причудилось. Таких огромных построек просто не может быть.

Наконец-то взошла луна, залив землю серебряным светом. Голландец склонился над пергаментом, хрустнувшим в его огромных руках, и, напрягая зрение, начал читать. Эту сцену я не забуду до конца своих дней.

Годы пролетят бесшумной чередой и смерть настигнет меня во мраке времени прежде, чем я забуду жутковатое холодное великолепие лунного света, серебрящего мраморные колонны и разрушенные святыни вокруг нас, блеск темного океана за безмолвными мрачными деревьями, монотонный несмолкаемый голос Голландца и потрясающие панорамы минувших веков, проносящиеся перед моим внутренним взором.

Пергамент рассказывал историю исчезнувшей расы, империи, превратившейся в прах. Голландец читал вслух, запинаясь на непонятных фразах и беспардонно коверкая английские слова. Я пересказываю это так, как мне запомнилось, опуская странный перевод Голландца.

История не имела начала, так как часть манускрипта была оторвана.