Долг стрелка

Мечи пели смертоносную песню в мозгу Годрика де Виллехарда. Кровь и пот заливали ему глаза, и в эти мгновения слепоты он почувствовал, как острие пронзило кольчугу и сильно кольнуло его в ребра. Отбиваясь в слепую, он почувствовал сильный удар, и, потеряв мгновение, откинул забрало и одним движением стер кровь с глаз. Годрик смог позволить себе только один взгляд: впереди неясной массой возвышались дикие, темные горы; группа закованных в сталь воинов, окруженные ордой волков в человеческом обличии. А посреди этой свалки между умирающим конем и умирающим воином застыла стройная фигура в шелковых одеждах. А потом, со все сторон, завывая, как сумасшедшие на него бросились волки пустыни.

— Христос и крест! — старинный клич крестоносцев, сорвавшись с пересохших губ Годрика, превратился в ужасное карканье. Изогнутые сабли врагов дождем обрушились на его шлем и щит. Взгляд Годрика скользнул по перекошенным темным лицам с длинными бородами. Он боролся с ними, словно во сне. Страшная усталость сковала его члены. В какой-то миг… казалось, это случилось давным-давно… тяжелый топор обрушился на его шлем и, скользнув в старую вмятину, разодрал кожу на затылке. Он тяжело поднял руку над головой и попал кулаком точно в бородатый подбородок.

— En Avant[1], Монтсеррат[2]!

«Мы должны прорубиться через эту толпу и разрушить ворота, — пронеслось в голове Годрика, несмотря на то, что он был оглушен. — Под таким напором мы простоим недолго, вот если бы мы добрались до города».

Нет. Это были вовсе не стены Константинополя. Годрик обезумел. Он словно видел сон — эти безымянные высоты были землей потерянной, — Монтсеррат, и его поход канул в небытие, затерялся во времени на просторах Святой Земли.

Конь Годрика вздыбился, а потом сбросили всадника, и тот полетел на землю с грохотом железа. Со всех сторон сыпались удары копыт и клинков, но рыцарю удалось высвободиться и подняться. Только при этом он потерял щит. Кровь сочилась изо всех щелей его доспехов. Покачиваясь, он вновь принял боевую стойку. Он сражался не только с окружающими его врагами, но и с усталостью после долгих изматывающих дней, что остались позади, — дней бесконечной скачки и непрерывных схваток…

Годрик ударил мечом, и очередной враг погиб. Ятаган царапнул по груди, но противник вылетел из седла, вырванный стальной рукой, и высыпал свои внутренности к ногам Годрика. Остальные нападавшие кружили рядом завывая, пытаясь понять, каким образом можно сокрушить гигантского франка, так как задавить его массой не получилось. И тут, среди этого ада звенящей стали прозвучал пронзительный женский крик. Неожиданно налетевший порыв ветра принес барабанную дробь копыт, а потом враги отступили, словно волна, отхлынувшая от берега. Сквозь красный туман притупленные глаза рыцаря разглядели, как волки пустыни оказались сметены потоком всадников, которые, стремительно налетев, рубили и топтали врагов.

А потом эти вновь прибывшие воины начали спешиваться, чтобы добить врагов. Они были одеты в блестящие серебряные доспехи и длинные шерстяные кафтаны. Рыцарь наблюдал за ними сквозь кровавый туман, застилающий взор. Один из странных воинов с тонкими свисающими усами, обратился к рыцарю на турецком языке, который рыцарь едва понимал, а то, что незнакомец говорил неразборчиво, делало его речь и вовсе непонятной. В итоге Годрик только головой покачал:

— Я могу тут стоять и дальше, — объявил рыцарь медленно, растягивая слова. — Де Монтсеррат ожидает моего доклада… И я должен… Поехать на восток… Найти королевство… Пресвитера Иоанна[3] … Я и мои люди… Ехали… И тут этот женский крик…

Неожиданно он замолчал. Он увидел своих людей мертвыми, изрубленными, погибштими точно так же, как жили, — лицом к врагу. Вдруг силы разом покинули Годрика де Виллехарда, и он рухнул, как подрубленное дерево. Красный туман обратился в багровые сумерки, но прежде, чем рухнуть в бездну беспамятства, рыцарь увидел уставившиеся на него большие, темные глаза, чей взгляд был необычайно мягок и светел. Это взгляд наполнил душу рыцаря непреодолимой тоской. Мир померк, и только эти глаза до последнего оставались реальностью. Вот это видение он и прихватил с собой в ужасный мир грез…

Возвращение Годрика к реальной жизни оказалось таким же резким, как и начало пути в мир грез. Когда рыцарь открыл глаза, перед ним открылась сцена экзотического великолепия. Годрик возлежал на шелковой кушетке у широкого окна, чей подоконник и рамы были из чистого золота. Шелковые подушки валялись на мраморном полу, и стены покрывала мозаика, инкрустированная драгоценными камнями и самородками серебра. Повсюду висели тяжелые шелковые, атласные и золотые гобелены. Потолок был высоким и отделанным ляпис-глазурью. С него на цепях свисал светильник, больше похожий на кадило, из которого струился слабый манящий аромат. Через окно ветерок приносил запахи специй, розы и жасмина. Но Годрик через окно видел лишь белесое азиатское небо.