Долг жизни

Но она не двигается с места, вся дрожа и медленно закипая от злости. Взгляд ее устремлен то в окно, то на высокое зеркало, в котором Норра видит собственное отражение, облаченное во флотскую форму. Она даже не знала, что у Новой Республики есть флотская форма. Она чем-то напоминает повстанческие летные костюмы, но смотрится куда формальнее и чопорнее. Hoppe совершенно не нравится, как она выглядит. Она пыталась объяснить, что больше не служит Новой Республике, отказавшись ей подчиняться, но ей ответили, что об этом можно будет поговорить позже. Hoppe вручили собственноручно написанное Канцлером приглашение занять вместе с Брентином и Теммином место на сцене на церемонии открытия праздника в честь Дня освобождения — в качестве одной из освободительниц и жены одного из освобожденных. В конце приглашения была приписка:

«Ваш рассказ крайне важен для нас, Норра Уэксли. Его должны знать все, включая Империю. Нам повезло, что у нас есть вы. Согласны ли вы к нам присоединиться?»

Возможно, будь с ней сейчас ее сын и муж, она бы согласилась на предложение Канцлера.

Но она не знает, где они…

За ее спиной открывается дверь.

На пороге стоит Брентин. Его лицо озаряют льющиеся из окна лучи утреннего солнца, и, стоя в дверном проеме, он вдруг кажется…

На мгновение он вновь становится прежним Брентином, с по-мальчишески пухлыми щеками и умудренным взглядом. На губах играет кривая улыбка, руки в карманах.

— Привет, — говорит она тише, чем хотела.

— Привет, — отвечает он.

Внезапно солнце скрывается за облаком, в комнату вползает тень — и прежний Брентин исчезает, превратившись в нынешнего — исхудавшего, с запавшими глазами, кривая улыбка сменяется прямой темной линией губ.

— Я опоздал, — говорит он. Так оно и есть.

— Да, опоздал. Как и твой сын. Ты его не видел?

Брентин вздрагивает, лицо его подергивается туманной пеленой.

— Я… нет, не видел.

У Норры нет времени пытаться во всем разобраться, а даже если бы и было, вряд ли бы это помогло. Порой кажется, будто Брентина отделяют от нее десятки парсеков, будто он до сих пор в той тюремной капсуле. Все, что она в состоянии сделать, — достать простой белый костюм, который дал ей кто-то из подчиненных Канцлера, и помочь Брентину одеться.

На мгновение его лицо светлеет.

— Уверен, Теммин к нам присоединится.

— Наверняка в последнюю минуту.

— Он так вырос, — говорит Брентин, когда жена подает ему пару начищенных коричневых туфель. — Жаль, что я столько всего… пропустил, — добавляет он, застегивая пряжки. — Как рос мой сын, как ты вслед за мной вступила в ряды повстанцев. Боги, да даже само Восстание окончено! — Он поднимает на нее глаза, сидя на кровати, и взгляд его чист и ясен, хотя в нем и читается тревога. — Я люблю тебя, и мне жаль, что все это прошло мимо меня. Но ведь у нас все хорошо?

Не в силах издать ни звука, Норра замирает с раскрытым ртом. Подобного момента она ждала все это время — когда он хотя бы на миг станет самим собой, даст понять, что осознает все произошедшее. И вот оно — прямо перед ней, как на блюдечке, а она только и может, что таращиться, разинув рот. Сердце ее бьется, словно угодивший в сети зверь, глаза застилают слезы, которые она быстро смаргивает.

Внезапно все встает на свои места.

У них все будет хорошо.

— Все будет хорошо, — говорит она Брентину, поглаживая его по щеке. — Может, не прямо сейчас, но обязательно будет. Потому что мы все вместе.

— Ладно, — едва заметно улыбается он и кивает. — Я тебе верю.

Наклонившись, Норра целует мужа. Он слегка дрожит — а может, это дрожит она сама или они оба. Этот поцелуй вовсе не похож на романтичные страстные поцелуи времен их юности, когда они тайком целовались под рыночным навесом, куда проливной дождь загнал кучу народа. Он мягок и странен, полон неуверенности — но от этого только слаще.

— Скоро пойдем, — говорит Норра, снова целуя мужа, на этот раз быстрее, просто коснувшись губами щеки.

— Уверен, Теммин нас догонит, — снова почти механически повторяет Брентин. Норра вздрагивает, но, вероятно, это ничего не значит. Взяв его за руку, она крепко ее сжимает.

— Очень удивлюсь, если это будет не так.

* * *

Теммин в очередной раз бьет ногами по стенке ящика. Тот грохочет и содрогается, но прочная прессованная древесина не поддается. К тому же все тело парня болит так, будто его обработал пьяный боксер-бесалиск, отлупив четырьмя руками, словно мешок с рисом-кодари. Тупая боль от оглушающего заряда чувствуется до сих пор.

«В меня стрелял собственный отец», — думает он.

Что это значит? Зачем?

Теммин рассеянно щелкает пальцами, пытаясь придумать, почему Брентин мог так с ним поступить. Может, отец пытался таким образом защитить сына? В конце концов, Брентин его не убил. Может, он что-то знает. Может, он совершил зло во имя добра…

А может, это вообще не его отец, а кто-то другой, притворяющийся Брентином Уэксли?

Теммину хочется, чтобы все так и было. Так все было бы куда проще.

Рыча, он вновь возобновляет сражение с ящиком — бам, бам, бам. Ящик дрожит и трясется, но никакого толку.

Что-то не так. Что-то происходит. Что-то…