Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

На мгновение воцарилась тишина, а затем все мы разразились смехом. Дело в том, что на африкаанс Дик Нек буквально означает «толстая шея», то есть какого-то упрямого человека с норовом. Чемодан, как я подозреваю, был слишком толстокожим, чтобы понять, что этим прозвищем его оскорбили.

Как-то на работах на известняковом карьере мы возобновили нашу дискуссию о том, водится ли тигр в Африке. Теперь, когда за нами следил ван Ренсбург, мы уже не могли разговаривать во время работы так свободно, как раньше, тем не менее иногда мы могли себе это позволить.

Основным сторонником идеи о том, что тигр не водился в Африке, был Эндрю Масондо, один из лидеров АНК в Капской провинции, который также работал лектором в Форт-Хэйре. Масондо был вспыльчивым парнем, и он с пеной у рта отстаивал свою точку зрения о том, что тигры никогда не водились в Африке. Наш спор разгорался. Заключенные, увлеченные им, положили свои кирки и лопаты. Это привлекло внимание надзирателей, и они крикнули нам, чтобы мы возвращались к работе. Однако мы были настолько поглощены дискуссией, что не обратили на это внимания. Несколько надзирателей низшего ранга вновь приказали нам вернуться к работе, но мы опять проигнорировали их. В конце концов, к нам приблизился Чемодан и рявкнул на английском, который он знал довольно плохо: «Вы слишком много разговариваете, но работаете вы так же, как и разговариваете, слишком мало!»

Теперь уже заключенные не смогли взять в руки свои инструменты потому, что согнулись от смеха. Грамматическая ошибка Чемодана была слишком комична и поразила всех нас. Не смеялся лишь Чемодан, который тут же послал за майором Келлерманом, представителем тюремной администрации.

Келлерман прибыл на место происшествия через несколько минут и застал нас в том же состоянии, в каком мы находились и раньше. Келлерман являлся новичком на острове Роббен и был полон решимости навести здесь надлежащий порядок. Когда один из надзирателей сообщил ему, что мы с Эндрю Масондо не работали, это означало, что против нас должны были выдвинуть обвинение в симуляции и неподчинении. По распоряжению Келлермана на нас надели наручники и отвезли в карцер.

С этого момента Чемодан затаил на меня особую обиду. Однажды, когда он контролировал наши работы на известняковом карьере, я работал в паре с Фикиле Бамом вне основной группы заключенных и в отдалении от нее. Мы работали достаточно усердно, но так как в то время мы оба изучали юриспруденцию, то одновременно обсуждали то, что прочитали накануне вечером. В конце рабочего дня ван Ренсбург заявил нам: «Фикиле Бам и Нельсон Мандела, вам следует предстать перед начальником тюрьмы».

Нас привели к начальнику тюрьмы, лейтенанту, и ван Ренсбург объявил: «Эти заключенные весь день отлынивали от работы. Я обвиняю их в игнорировании тюремных порядков». Лейтенант спросил, не хотим ли мы что-нибудь сказать. «Лейтенант, – ответил я, – мы намерены оспорить это обвинение. Мы усердно работали, и у нас есть доказательства того, что это так. Это важный аргумент в нашу пользу». Лейтенант на это усмехнулся: «Все вы, парни, всегда говорите одно и то же. Какие доказательства вы можете представить?» Я объяснил, что мы с Фикиле Бамом работали отдельно от остальных и поэтому можем показать, какой объем работы нами проделан. Чемодан по своей наивности тут же подтвердил, что мы, действительно, работали одни, и лейтенант согласился взглянуть на наши доказательства. Мы поехали обратно в карьер.

Оказавшись там, мы с Фикиле Бамом отправились в тот сектор, где мы работали. Я указал на внушительную груду камней и кучу извести, которые мы насыпали, и сказал: «Вот это то, что мы наработали сегодня». Чемодан до того, как обвинить нас, даже не удосужился взглянуть на результаты наших трудов, поэтому сейчас он был потрясен тем, что увидел. «Нет, – сказал он лейтенанту, – неправда, это результат недельной работы». Лейтенант, однако, теперь был склонен скептически отнестись ко всем его утверждениям. «Хорошо, – ответил он Чемодану, – тогда покажите мне тот незначительный результат, который Мандела и Бам, как вы утверждаете, наработали сегодня». Чемодан не смог этого сделать, и тогда лейтенант поступил так, как при мне еще никогда не поступал какой-либо тюремный начальник: он отчитал своего подчиненного в присутствии заключенных. «Вы лжете», – сказал он и снял с нас все обвинения.

Однажды утром в начале 1967 года, когда Чемодан все еще работал в тюрьме на острове Роббен, перед выходом в карьер Чемодан сообщил нам, что майор Келлерман отдал приказ, запрещающий нам разговаривать. Мало того, что разговоры были запрещены во время наших прогулок, отныне и в карьере теперь не разрешалось никаких разговоров. «С этого момента – полная тишина!» – рявкнул он.