Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Я сразу понял, что никто не рассказал ей о нашем проекте. За спиной каждого из нас стоял надзиратель, и я решил, что просто проигнорирую то, что она сказала. Поэтому в ответ я пробормотал: «Ах, ну, мам, это все в порядке вещей».

Но моя свекровь – очень упрямая женщина, и она не позволила мне замолчать этот момент в нашем разговоре. «Ну, Мконианиси [ласковое обращение к зятю на языке народа коса, она всегда меня так называла], ты совершил серьезную ошибку, потому что Зиндзи всего пятнадцать лет».

Я широко раскрыл глаза как знак опасности, и она, надо полагать, поняла это, потому что больше в нашей беседе не упоминала Зиндзи.

Я не видел Зиндзи с тех пор, как ей исполнилось три года. Она была дочерью, которая знала своего отца скорее по старым фотографиям, чем по памяти. В то утро я надел свежую рубашку и больше, чем обычно, позаботился о своей внешности. Пусть это было мое тщеславие, но я не хотел выглядеть для своей младшей дочери стариком.

Не встречаясь с Винни больше года, я был рад увидеть, что она хорошо выглядит. Наряду с этим я был очень обрадован тем, какой прекрасной девушкой стала моя младшая дочь и как она была похожа на свою не менее прекрасную мать.

Поначалу Зиндзи была застенчивой и нерешительной. Я уверен, что ей было нелегко, наконец, увидеть отца, которого она никогда по-настоящему не знала, того отца, который мог любить ее только на расстоянии и, казалось, принадлежал не ей, а всему нашему народу. Где-то в глубине души она, должно быть, таила обиду и гнев на отца, которого не было в ее детстве и юности. Я сразу понял, что она относилась к числу сильных и пылких молодых женщин, таких же, какой являлась ее собственная мать, когда ей тогда было столько же лет, сколько сейчас Зиндзи.

Я прекрасно понимал, что Зиндзи будет чувствовать себя неловко на нашем свидании, и постарался сделать все возможное, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. Когда она появилась в зоне для посещений, я спросил ее: «Встретил ли тебя мой почетный караул?» – указывая на надзирателей, которые повсюду следовали за нами. Я расспросил ее о жизни, учебе, друзьях, а затем попытался вернуть ее в наше общее прошлое, которое она едва помнила. Я рассказал ей, что часто вспоминал, как воскресным утром качал ее на коленях, пока мама была на кухне и готовила нам жаркое. Я вспомнил разные происшествия в Орландо-Уэст, когда она была ребенком, и что она редко плакала, даже когда была маленькой. Сквозь стекло я видел, как она сдерживает слезы, пока я вспоминал все эти истории.

Единственным печальным моментом этого визита было то, что я узнал от Винни о смерти Брэма Фишера, который умер от онкологии вскоре после того, как его выпустили из тюрьмы. Известие о смерти Брэма потрясло меня. Хотя правительство не оставило отпечатков пальцев на этом событии, я уверен, что именно неустанное преследование его со стороны властей привело к тому, что болезнь забрала его так рано. Власти преследовали его даже после смерти: они забрали его прах после кремации.

Брэм был пуританином и после судебного процесса в Ривонии решил, что лучшим вариантом посвятить себя освободительной борьбе для него будет, если он уйдет в подполье. Его тяготило, что те люди, которых он представлял в суде, отправлялись в тюрьму, а он оставался жить на свободе. Во время своего судебного процесса я посоветовал Брэму отказаться от этого пути, подчеркнув, что его самый эффективный метод участия в борьбе за свободу – это присутствие в зале суда, где все могли видеть, как африканер, сын главного судьи провинции Оранжевое Свободное государство, борется за права бесправных чернокожих африканцев. Однако он не мог позволить другим страдать, пока сам оставался на свободе. Как генерал, который сражается бок о бок со своими бойцами на поле боя, Брэм не желал требовать от других жертвы, на которую он сам не мог пойти.

Брэм перешел на нелегальное положение, выйдя после своего ареста под залог, после чего был схвачен в 1965 году и приговорен к пожизненному заключению за заговор с целью совершения подрывной деятельности. Я пытался написать ему в тюрьме, но правила запрещали заключенным переписываться друг с другом. После того как у него был диагностирован рак, правительство под давлением пропагандистской кампании в средствах массовой информации, призывавшей к его освобождению по гуманитарным соображениям, поместило его под домашний арест. Через несколько недель после своего освобождения Брэм, все еще находясь под домашним арестом, скончался в доме своего брата в Блумфонтейне.

Во многих отношениях Брэм Фишер, внук первого и единственного премьер-министра Колонии Оранжевой реки[89], принес величайшую жертву. Вне зависимости от того, что мне пришлось выстрадать в своем стремлении к свободе, я всегда черпал силу в том факте, что сражался вместе со своим народом и за него. Брэм же был человеком исключительной свободы, который боролся против собственного народа, чтобы обеспечить свободу другим гражданам своей страны.