Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Мак подвел нас к окну и указал на тот переулок, по которому нам предстояло сбежать. Однако кое-что в нем обеспокоило Мака: мы находились практически в центре Кейптауна, стояла середина дня, а переулок был совершенно пустынен. Когда Мака привели сюда первый раз, на улице было полно транспорта и пешеходов. «Это подстава», – прошептал Мак. Я согласился с ним: у меня тоже сложилось впечатление, что здесь что-то не так. Однако Уилтон Мквайи, у которого в крови бурлил адреналин, ответил, что мы несем чушь. «Мадиба, у тебя просто сдали нервы», – заявил он. Тем не менее мы в конечном итоге решили проявить осторожность и ограничились осмотром своих зубов. Дантист так и не понял, зачем я пришел к нему на прием, потому что мои зубы были в полном порядке.

Пока Мак Махарадж продумывал наиболее реалистичные планы побега, Эдди Дэниэлс разрабатывал самые экзотичные. В первые годы нашего тюремного заключения на острове Роббен самолетам не разрешался пролет над ним. Однако в середине 1970-х годов мы заметили, что над нашими головами летают не только самолеты, но и вертолеты, направляющиеся к танкерам в прибрежной зоне. Как результат, Эдди поделился со мной планом, который предполагал, что наша организация использует вертолет, окрашенный в камуфлированный цвет южноафриканской армии, чтобы забрать меня с острова и доставить на крышу одного из дружественных АНК дипломатических представительств в Кейптауне, где я запрошу политического убежища. В этом проекте был определенный здравый смысл, и я попросил Эдди тайно передать это предложение Оливеру Тамбо в Лусаку. Эдди удалось это сделать, но мы так и не получили ответа на свою идею.

78

Дни рождения отмечались на острове Роббен весьма незатейливо. Вместо торта и подарков мы, сложившись, дарили имениннику дополнительный кусок хлеба или чашку кофе. Мы с Фикиле Бамом, как оказалось, родились в один и тот же день, 18 июля, и я обычно приберегал несколько конфет, которые покупал на Рождество, чтобы мы вдвоем могли насладиться ими в наш общий праздник. Мой пятидесятилетний юбилей в 1968 году прошел совершенно незаметно, но в 1975 году, когда мне исполнилось пятьдесят семь лет, Уолтер Сисулу и Ахмед Катрада предложили мне долгосрочный план в отношении того, каким образом превратить мой шестидесятилетний юбилей в более запоминающийся праздник.

Нас всегда волновал вопрос, как донести до широкой общественности идею нашей борьбы. В течение предыдущего десятилетия власти заставили замолчать бо́льшую часть радикальной прессы. По-прежнему сохранялся запрет на публикацию высказываний, выступлений и фотографий лиц, находящихся под правительственным запретом или отбывающих тюремное заключение. Редактора той или иной газеты могли отправить в тюрьму, а его издание закрыть за публикацию хотя бы одного снимка меня или моих коллег.

Однажды во время одной из бесед в тюремном дворе Ахмед Катрада и Уолтер Сисулу предложили мне написать мемуары. Ахмед отметил, что мой шестидесятилетний юбилей как раз мог бы стать идеальной датой для публикации такой книги. Уолтер добавил, что такое произведение, если написать его правдиво и честно, послужит всем напоминанием о том, за какие идеалы мы боролись и продолжаем бороться. Он подчеркнул, что это может стать источником вдохновения для новых молодых борцов за свободу. Эта идея мне понравилась, и во время наших последующих обсуждений я согласился взяться за этот проект.

Когда я решаюсь на что-то, то, как правило, принимаюсь за это немедленно, поэтому я с головой окунулся в новый проект. График моей работы был несколько необычен: бо́льшую часть ночи я писал свои мемуары, а днем пытался как-то отоспаться. В течение первой недели или двух я дремал после ужина, затем просыпался в десять часов вечера и трудился над мемуарами, пока не наступало время завтрака. После работы на известняковом карьере я спал до ужина, после чего мой творческий процесс возобновлялся. Через несколько недель я уведомил тюремные власти, что плохо себя чувствую и не смогу работать в карьере. Похоже, они ничего не заподозрили, и с тех пор я мог отсыпаться бо́льшую часть дня.

Мы создали поточную линию для обработки моей рукописи. Каждый день я передавал то, что написал, Ахмеду Катраде, который просматривал мои записи, а затем зачитывал их Уолтеру Сисулу. После этого Ахмед делал комментарии на полях. Уолтер и Ахмед не стеснялись критиковать меня, и я прислушивался к их предложениям, внося изменения в рукопись. Скорректированные записи передавались Лалу Чибе, который следующей ночью переносил их в почти микроскопическую стенографию, сокращая десять страниц текста до одного маленького клочка бумаги. Затем наступала очередь Мака Махараджа, который взял на себя задачу переправить мою рукопись за пределы тюремных стен.

На каком-то этапе надзиратели все же заподозрили неладное. Они поинтересовались у Мака: «Что задумал Мандела? Почему он по ночам сидит допоздна?» Мак в ответ просто пожал плечами и сказал, что не имеет ни малейшего понятия.