Долгая история (СИ)

Сашка терпеть не могла телепортировать. Не с Викой, а так, как телепортируют все прочие маги: долго, нудно и больно. Собственно, конечно, не больно, но ощущения приятными назвать было сложно: словно кто-то тщательно пережевал тебя на атомы, после чего счёл несъедобным и, кое-как снова сформировав в комочек, выплюнул в другой точке пространства. Недаром маги, имея возможность за две-три минуты оказаться практически в любом месте земного шара, предпочитали сутки трястись туда через нижние слои атмосферы верхом на табурете.

Но трястись верхом на табурете, как, собственно, и на сноуборде, у Сашки сегодня времени не было. Даже на Торопыгусе полёт до Лысой горы занимал не меньше трёх часов, а до тех пор наверняка уже стемнеет. Сашка же, несмотря на всю свою любовь к экстриму, кончать жизнь самоубийством не планировала. Родителям слишком много раз приходилось в детстве вдалбливать им с Юрой чувство границы между весельем и опасностью, чтоб это прошло бесследно для подсознаний близнецов. К тому же, воспоминания о концерте Ведуний были ещё слишком свежи.

По правде, возвращаться на Лысую гору после последнего раза Сашке было даже чуточку страшно. Но поняла она это, только когда в метре над землёй её вытряхнуло из кокона красных мерцающих искр в глубокий снег между толстыми скрюченными стволами.

Отфыркиваясь, она поднялась на ноги и сдвинула край вязаной красной-белой шапки с помпоном выше на лоб. Сапоги утонули в окружающем город колюче-холодном одеяле леса на треть голени. Оглядевшись, Бейбарсова по виднеющимся вдалеке между стволами осиновым пикам сориентировалась на местности — при этом про себя гордо порадовавшись, что топографическим кретинизмом, слава Древниру, не больна, в отличие от кое-кого, — и отыскала главную дорогу.

Это была та же самая дорога, на которой они встретились с Гломовыми в прошлый раз. В город вели ещё несколько путей, но этот был самым безопасным и, главное, как можно дальше обминал кладбище — где, если верить слухам, недавно снова завелись гробовщики, которых не видели на Лысой горе вот уже несколько веков, и которым, в отличие от мертвяков, было безразлично, полночь на улице или полдень. В свете дня вытоптанная в снегу городская дорогая выглядела менее зловеще и, несмотря на отсутствие ограждающих голубых огней, более безопасно. Сашка почувствовала некоторое облегчение, когда выбрела на неё из скрипящего и шуршащего леса.

Сейчас на дороге было более людно. Взад и вперёд мимо Бейбарсовой то и дело проходили маги и ведьмы самого разного возраста и внешности, но преимущественно одной социальной прослойки. Некоторые казались совсем молодыми, некоторые — дряхлыми старцами и старухами. Кое-кто кутался в тёмные меховые плащи так, что было видно только колючие настороженные глаза из темноты капюшонов; кто-то носил яркие шмотки в духе Гломовых; за одной сгорбленной каргой, идущей впереди Сашки, выглядывая из-под синей болоньевой куртки, волочился по снегу грязно-зелёный изодранный шлейф старинного викторианского платья. Многие, идущие в город, волокли за собой сумки и сани с товарами, намереваясь сшибить втридорога за их содержимое на центральном лысегорском рынке.

Ближе к городу начали встречаться оборванцы, валяющиеся в снегу и клянчившие — ни много ни мало — сразу зелёные мозоли, артефакты и драгоценности, презирая дырки от бубликов как таковые. Около самых ворот, прислонившись к их символической деревянной арке — символической, поскольку сама городская стена, кроме массивных ворот и пары толстых зазубренных срубов по бокам, на Лысой горе отсутствовала — дрожа от холода, сидела задумчивая русалка, вывалив на снег перед собой короткий толстый хвост. У хвоста отсутствовал один плавник, а тёмно-зелёная чешуя облезла пятнами, и по ней ползали мухи. Картонная табличка на шее у русалки жирным кривым почерком жаловалась: «БаНда мертВякоф ПохИТиЛа МНЯ НОЧЬю ис Блота И БроСила ТУТа СтрадАть. ПрОсьба Вернуть Дамоой за ВзнагРаждЕниЯ. УМИРАЮ». «Взнаграждением», очевидно, служила щекотка за ближайшими кустами и вывернутые карманы, содержимое которых русалка передавала своим сообщникам-водяным в прорубь, пробитую на болоте у обочины. Из этой проруби водяные тут же сторговывали раздобытое добро прохожим с дороги, которых зазывали у берега другие русалки, посимпатичнее. Первая же, поправляя на хвосте грим и заботливо приклеивая на место дохлых мух, отползала назад к воротам и принимала исходную позу. Притрушенное снегом тело незадачливого сердобольного в кустах за ночь подчистую сжирала нежить, делая место снова вакантным.

Потянулись первые дома и лавки. Главная дорога вскоре превратилась в улицу, толпа вокруг сгущалась. Сашка, стянув с руки перчатку, буркнула заклинание против воришек — и тут же за её спиной кто-то громко вскрикнул и заругался, когда Сашкин карман, отрастив две пары острых клыков, тяпнул за пальцы сунувшуюся к нему чужую руку.