Долги наши

— Товарищи, — говорила Таисия Павловна, секретарь комячейки, — большой у нас сегодня праздник. Своими руками восстановили мы Трехгорку, и сейчас она начнет жить не как Прохоровская, а впервые как наша собственная, народная, советская Трехгорка. А ну, товарищи, включайте!

И заработали, загрохотали ткацкие станки.

По лицам женщин можно было понять, какое это для них событие, сколько страданий, сколько горя оставлено позади, какое счастье этот сегодняшний день.

Работницы обнимали друг друга. Кто плакал, кто смеялся.

А Надежда и Василий стояли рядышком счастливые, и не видели они, как в цех вошел молоденький красноармеец с узелком в руке и обратился к старой ткачихе, стоявшей у дверей.

— А кто тут будет у вас Филимонова Надежда? — спросил он.

Старая женщина показала ему туда, где стояла Надя, но, что-то заподозрив, спросила:

— Ты зачем это? Что за дело?

— Товарищ Филимонова — комиссар наш, а мать ихняя — в бою убита… Вот узелок велено отдать…

И он пошел по направлению к Надежде.

А она стояла счастливая, рядом с Василием, среди веселых женщин, радующихся празднику, не видя, как приближается к ней молоденький боец с узелком в руке.

Глава третья ЛЮБОВЬ

Год 1941

Во дворе Трехгорки собирались ополченцы.

Надежда и Королев стояли несколько в стороне.

Прошедшие двадцать два года прорезали морщинки в уголках Надиных глаз, и волосы ее немного поседели. Но с такой же любовью смотрела она на своего Королева. С любовью и тревогой.

Она поправляла на нем телогрейку, заправила пустой рукав за пояс.

В левой руке Королев держал свой вещевой мешок.

Вдали кадровый офицер проверял списки уходящих с отрядом народного ополчения на фронт.

— Мне было хорошо с тобой… — тихо сказала Надежда.

— Почему «было»? Почему в прошлом времени? Главное ведь впереди, лучшая часть нашей жизни, Надя, еще впереди…

— Да, да, конечно. Но я хочу, чтобы ты знал, родной, я была счастлива.

— Мы были счастливы. И будем счастливы. И будем вспоминать войну как эпизод, как прошлое… вот только ужасно, что я не смог проститься с Любой. Ты объясни ей, скажи, что очень люблю ее, что скоро вернусь к вам…

Послышалась команда: «Становись!»

Надежда обняла Королева, поцеловала его, и он ушел, стал в строй.

— Шагом марш! — скомандовал офицер, и отряд двинулся в путь.

Две работницы, тоже проводившие мужей, стояли рядом с Надеждой.

— Как же так… — сказала одна из них, — ведь не брали Королева из-за руки.

— А он вот в ополчение политруком… А Люба где же? Надежда, где дочь-то?

— Не знаю, девочки, ничего не знаю… — Надежда отвернулась, вытирая слезы.

«Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!»

Выли сирены. Дежурные ПВО торопили прохожих, заставляя их спускаться в бомбоубежище. Машины пришвартовывались к тротуарам. Водители, пассажиры входили в подъезды и в подворотни домов. Женщины с детьми спускались в подземные станции метро.

Пустели улицы Москвы.

Алеша — длинноногий, нескладный парень — пилотка набекрень, два «кубаря» в петлицах — держал за руку Любу, которая внешне была совершенным повторением матери. Они перебегали от дома к дому, прячась от дежурных ПВО.

Все казалось им смешным. И то, что сердитый дежурный кричал им что-то грозное вслед, размахивая руками, и то, что у фонарного столба стоял небольшой пес, подняв ногу. И то, что запоздавшая крохотная старушенция крупными, мужскими шагами переходила улицу. А то и просто так они начинали смеяться.

Иногда, вдруг став серьезными, они смотрели друг на друга тем счастливым взглядом, в значении которого невозможно ошибиться.

Окна домов были заклеены накрест полосками бумаги.

Проходя мимо подъездов и подворотен, Алеша заглядывал в них — нет ли тут укромного уголка, чтобы спрятаться с Любой на миг от взглядов прохожих.

Вот, кажется, подходящий подъезд…

Они вошли, но Люба оттолкнула Алешу, и он увидел такую же парочку — солдата с девушкой, которые уже «заняли площадку» — стояли в углу и целовались.

Выскочили Алеша с Любой на улицу, рассмеялись и пошли дальше, держась, как дети, за руку.

Они проходили мимо аптеки, булочной, отделения милиции… все места не подходящие для них…

Наконец какая-то, казалось бы, нейтральная подворотня.

Но только они ступили за ворота, как раздался окрик:

— Стой, кто идет!

Пулей выскочили они и из этого «объекта» и пошли дальше.

Но снова завыли сирены.

«Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!».

Опустели улицы Москвы.

Алеша и Люба, держась за руку, перебегали от дома к дому.

Но вот — свисток решительного милиционера, и им пришлось войти в подъезд.

— Ни души! — закричала радостно Люба и бросилась к Алеше.

Теперь они смеялись от того, что милиционер устроил для них удобное место, где можно было наконец спокойно обнять друг друга.

Когда послышались первые залпы зенитной артиллерии, они целовались. Люба стояла на лестничную ступеньку выше, чтобы быть ростом вровень с Алешей. Они продолжали целоваться, слыша, а может быть, и не слыша оглушительный гром орудий. И уж во всяком случае не замечая компанию мальчишек, которая появилась снизу, из подвального этажа.