Долги наши

— …какой же это осколок… — говорил один из них, — вот у меня — гляди… видал?

— Вот это да… — значит, помните, мужики, как отбой — рассыпаетесь, ищите. И — смотрите — осколки горячие бывают…

Вдруг, заметив целующихся, он подал знак остановиться.

Мальчишки шикали друг на друга, подмигивали один другому, указывая на обнимающуюся парочку, прикладывали руку к сердцу, кривлялись. Ушастый пацан обнял стоящего рядом приятеля и продекламировал знаменитое мальчишечье:

Я вас люблю и обожаю,
За хвост беру и провожаю.

Ребята заржали.

Люба и Алексей кинулись было к выходу, но выйти было невозможно: прямо за дверью на улице стоял дежурный.

А пока что пацаны «пели» хором, как бы не замечая влюбленных, не обращаясь к ним:

Я вас люблю, вы мне поверьте,
Я вам пришлю свинью в конверте.

— Черти полосатые… — смеялся Алеша.

Один из пацанов присматривался к Любе:

— Стой, стой, это же наша, трехгорская… Любка Филимонова это. Я ее знаю. Матка моя у них уборщицей в цехе… смотри какая…

Выглянув еще раз на улицу и увидев, что дежурный отошел, Алеша сказал:

— Давай перебежим? Тут недалеко.

— Двинули, — ответила Люба.

И снова они бежали, по пустым улицам, под грохот зениток.

Сделав несколько перебежек, молодые люди взбежали по ступенькам и вошли в дверь, над которой была вывеска: «Краснопресненский исполком Совета депутатов трудящихся. Отдел регистрации актов гражданского состояния».

У порога Алеша споткнулся, чуть не упав.

— Дурной признак, — улыбнулась Люба, — если б я не знала, какой ты неловкий, решила бы, что дурной признак.

СВАДЬБА

В помещении загса не было ни души, и это тоже показалось Любе и Алеше смешным. Таблички над столами извещали, какие именно гражданские состояния здесь регистрируются.

«Регистрация рождений», «Регистрация браков и разводов», «Регистрация смертей». Вся жизнь была уложена в эти разделы, и толстые книги отмечали этапы путей человеческих «от» и «до».

— Ушастик, давай сбежим, пока не поздно, — предложила Люба. — Зачем нам бумажка?

— Затем. Я иначе не смогу оформить на тебя аттестат.

— Да на что мне твой аттестат? Смешно.

— А я не для тебя, я для себя…

— Дурачок ты, дурачок. Как был всегда дурачком, так и остался.

Люба юркнула за стол браков и разводов, надела оставленные кем-то очки, строго взглянула на Алешу и густым басом спросила:

— Вы ко мне, гражданин? Разводиться? Па-азвольте, па-азвольте, я вас за последний месяц уже пять раз разводил…

На этом слове Люба осеклась, ибо в комнату входили сотрудники, а из репродукторов с улицы доносилось: «Угроза воздушного нападения миновала, отбой. Угроза воздушного нападения миновала…»

Высокая худая женщина, видимо, так до своих 50 лет не нашедшая счастья в любви, строго и недоуменно смотрела на девчонку, которая осмелилась сесть на ее служебное место и надеть на нос ее очки…

— Это что означает? — придя наконец в себя, спросила заведующая столом. Голос у нее был тонкий, от волнения срывающийся на фальцет.

Алеша с превеликим трудом удерживался от смеха, отворачиваясь, закусив губу. Любе ситуация не казалась такой уж смешной — ей было неловко. Она сняла очки, вышла из-за стола под недоуменными и недружелюбными взглядами служащих, сердито посмотрела на Алешу:

— Абсолютно ничего смешного.

Однако когда Алеша взглянул на нее, не удержалась и сама прыснула.

— Извините, — обратился Алеша к строгой заведующей, — мы зарегистрироваться.

— Но… — произнесла заведующая.

— Завтра мой эшелон… — уже серьезно и умоляюще негромко сказал Алеша.

Строгая старая дева посмотрела на него, на Любу и неожиданно улыбнулась доброй, умной улыбкой. Она села на свое место, сказала: «Подойдите к столу, граждане», — надела очки и обмакнула перо в чернильницу.

Алеша взял Любу за руку. Они подошли к столу и остановились. Заведующая взглянула на них поверх очков. Алеша был чуть не на две головы выше Любы.

Из бомбоубежища, вслед за служащими загса, поднимались посетители — те, кого здесь застала воздушная тревога. Они выстраивались в очередь у стола регистрации смертей и у стола регистрации рождений.

В загс вошли двое, оба в военной форме — совсем юная девчушка и такой же юный паренек. Они прочли надписи и направились было к столу регистрации браков.

Увидев, что заведующая занята, остановились, ожидая.

А заведующая спрашивала Любу:

— Какую фамилию оставляете?

— Свою, конечно, — Филимонова.

Заведующая заполнила последние графы. Приложила печати и протянула удостоверение.

— Поздравляю со вступлением в брак, — сказала она официально и добавила другим, «частным», голосом: — Ох, ребятушки, время-то какое… Ну, желаю, чтобы все хорошо… Следующие брачующиеся, подойдите к столу…

На спинке стула висела новенькая гимнастерка с двумя «кубарями» в петлицах, а поверх нее лежало ситцевое платьице.

В комнате филимоновского домика было полутемно. Слабый свет проникал только из прихожей — сквозь стекло над дверью.

У окна стояла чертежная доска. К ней был прикреплен незаконченный чертеж ткацкого станка. Рядом висела рейсшина.