Долго тебя ждала

Когда мы засыпали, она была молчаливой и уставшей, а сейчас из нее фонтаном бьет энергия, словно сегодняшнего утра не было, но я знаю, что это только видимость. Ее слегка капризный тон — тому подтверждение, но моя усталость была такой тяжелой, что впервые в нашей с Марусей жизни я с ней не справилась…

Вокруг глаз дочери рассыпаны блестящие тени, на губах прозрачный блеск, на щечках яркие звездочки-наклейки.

Боже, это перебор.

Я кусаю губу, садясь на кровати.

Мы заставили себя заехать в торговый центр и купить обещанный подарок, чтобы как-то переключить ее с произошедшего. Она переключилась, но даже засыпая, все время спрашивала про папу…

Маруся переминается с ноги на ногу.

Белые колготки слегка сползли с ее стоп и болтаются на носках, как переваренная лапша. Мне стоило проспать несколько часов, чтобы она превратилась в беспризорника, но это чертова мелочь. Она рядом. Живая и невредимая.

Это чудо, но на ней ни одной царапины. Только маленькая шишка на виске — это показал осмотр в скорой помощи, а потом и в травмпункте, куда мы поехали сразу, как только смогли покинуть ту обочину.

Горло снова сжимается и голос сипит, когда говорю:

— Сейчас приду…

Дочь уносится из комнаты, махнув юбками, а я разминаю затекшую шею.

Скорая забрала Власова в больницу, ему диагностировали перелом руки.

Их спасла… снежная подушка…

Когда я об этом думаю, ладони леденеют, а ноги снова отнимаются.

Не знаю, сколько времени потребуется, чтобы пережить этот день по-настоящему. И мне, и ей. Не знаю, смогу ли вообще когда-нибудь забыть об этом дне. Маруся, я уверена, справится. Детская психика очень подвижная вещь, и меня это хоть немного, но успокаивает.

Выбравшись из постели, заворачиваюсь в лежащий на стуле кардиган, потому что после сна слегка знобит. В квартире запах еды, он дразнит мой пустой желудок, пока двигаюсь по коридору вдоль стены. Маруся выскакивает из гостиной и тянет меня за руку, подгоняя:

— Ну ма-ма… скорее… где фонарики?

В гостиной из телевизора гремит музыка.

Стоя над принесенным из кухни столом, Марк читает этикетку на шампанском, я же со смесью озадаченности и легкой жалости смотрю на стол, где центральным блюдом является отваренная в мундирах картошка. Еще там колбасная нарезка, отварные яйца и тарелка с горстью очищенных мандаринов.

Марк переводит на меня взгляд и, взъерошив свои волнистые волосы, спрашивает:

— Все так плохо?

Закусив губу, я смеюсь.

На его губах тоже мелькает улыбка.

Он смотрит на стол, а я смотрю на его задумчивый профиль.

Возможно, мне и стоило бы почувствовать укол совести от того, что так и не позаботилась о праздничном меню, но глядя на этот “походный набор”, я испытываю к Зотову невообразимую нежность.

Подойдя, обнимаю его со спины и прикрываю глаза, под завязку подпитываясь энергией этого сильного твердого тела. Марк неподвижно позволяет себя грабить, и я плавлюсь от того, что он, кажется, позволяет мне все…

Любой каприз. Всегда. С тех пор, как семнадцатилетней девчонкой увидела его впервые.

— Мама, ну иди, помогай нам! — Маруся скачет вокруг елки, которая украшена в стиле хаотичного безумия, но от нее исходит потрясающий хвойный аромат. — Мы без тебя не можем!

Разжимая руки, спрашиваю:

— Ты уже сделал фото для своих социальных сетей?

Разумеется, я имею ввиду этот крестьянский стол, на что Марк отвечает:

— Да… ты очень красивая, когда спишь…

— Только не говори, что ты меня сфотографировал… — вспыхиваю, на автомате поправляя волосы.

Он молчит, и я понимаю, что он не пошутил.

— Ты опубликовал мое фото? — требую в панике.

— Ага… — кивает, возвращаясь к изучению этикетки. — Родители передают тебе привет.

— Зотов…

— Ма-ма!

Подавив рычание, я топаю в кладовку, где роюсь пять минут, пытаясь отыскать чертову гирлянду. Потроша контейнеры для хранения, вспоминаю, что его мать… ей нравилось мое имя, и еще, однажды она застала нас сплетенными в узел на диване своей гостиной. Слава Богу, мы были одеты…

До Нового года остается пять минут, и мы с дочерью дико суетимся, в спешке одевая на елку гирлянду. С визгом устремляемся к столу, где Марк под бой курантов вскрывает для нас бутылку детского шампанского.

Я сбрасываю кардиган и быстро приглаживаю волосы, пока Маруся считает, загибая пальцы:

— … девять, десять, одиннадцать…

На “двенадцати” успеваю схватить наполненный шипучкой фужер и как только во дворе раздается первый хлопок фейерверка, наши бокалы со звоном ударяются друг о друга под счастливый возглас Маруси:

— С Новым годом!

Переглядываемся с Марком. Его губы шепотом желают мне счастливого Нового года на английском, я отвечаю ему тем же.

Уже к часу ночи дочь клюет носом. Я отвожу ее в комнату, где помогаю раздеться и улечься в постель. Лежа рядом, перебираю ее шелковые волосы и слушаю тихое дыхание, наблюдая за тем, как под одеялом поднимается и опадает щуплая детская грудь. Когда дыхание Маруси становится глубоким и ровным, осторожно выбираюсь из постели и тихо прикрываю за собой дверь.