Долгое отступление

На протяжении XX века устойчивым противовесом бюрократической деградации государства, авторитаризму и доминированию элитных или олигархических групп принято было считать гражданское общество. Объединяя и организуя различные группы интересов, включая и низовые, оно, по мнению Антонио Грамши, занимает своего рода промежуточное пространство между властью, остающейся в первую очередь аппаратом принуждения, и массой людей, способных через эти структуры не просто отстаивать свои права, но и влиять на принятие решений. Грамши отмечал, что к началу XX века гражданское общество «превратилось в очень сложную структуру, выдерживающую катастрофические „вторжения“ непосредственного экономического элемента (кризисов, депрессий и т. д.)»[297]. По сути, оно выполняет двоякую функцию, сдерживая протестный радикализм масс и одновременно создавая препятствия для произвола элит. Жестокий характер событий в России 1917–1920 годов Грамши склонен был объяснять слабостью гражданского общества, которое не могло смягчить форму классовой борьбы, что отчасти способствовало и победе революции. Напротив, на Западе, где демократические практики имеют немалую историю и укоренены в повседневной жизни, события будут развиваться по иному сценарию, напоминая позиционную войну, когда социалистам придется продвигаться постепенно, добиваясь собственной гегемонии. Ту же точку зрения много лет спустя отстаивал идеолог немецких «новых левых» Руди Дучке, призывая своих сторонников начать долгий путь через институты.

Увы, развитие событий в начале XXI века оказалось разочаровывающим не только для поклонников либеральной демократии, но и для части левых, пытавшихся добросовестно следовать подобным стратегиям. Парламентские институты благополучно «переваривали» радикальных политиков, пытавшихся пробраться через их посредство к влиянию и власти. Достаточно вспомнить лидеров немецкой партии «Зеленых», начавших свою карьеру в качестве решительных борцов с буржуазными ценностями и порядками, а затем превратившихся в заурядных политических функционеров, решительно защищающих именно эту систему. И все же вырождение радикальных идеологов и политиков оказалось наименьшей проблемой на фоне набиравшего темпы вырождения самого гражданского общества.

Неолиберальные реформы, изменив экономику, не оставили в стороне и базовые структуры общества. Рыночные отношения как метастазы раковых клеток пронизывали гражданские объединения, заставляя их ориентироваться на краткосрочную эффективность и расположение спонсоров. Массовые коалиции и движения отступали под давлением все более профессиональных неправительственных организаций, занимавших на первых порах нишу «представительства» тех или иных интересов, а затем и узурпировавших эту роль, оттесняя самих граждан. Поддержание и воспроизводство таких профессиональных структур, технократов от гражданского общества в конечном счете становилось сутью их деятельности, а низовые интересы оказывались скорее помехой для их «нормального» функционирования.

Следующим закономерным этапом стала деполитизация населения. Связь граждан с политическими партиями, проходившими аналогичную эволюцию, постоянно слабела, а способность людей самостоятельно организовываться на местах, если и не была полностью утрачена, то существенно ослабела. Место организаторов, пропагандистов, агитаторов и даже идеологов заняли профессиональные политтехнологи, прекрасно умеющие работать с такими же профессиональными средствами массовой информации, но мало заинтересованные в содержательной дискуссии. Хуже того, любая попытка навязать обществу дискуссию по существу какого-либо вопроса воспринималась системой уже как помеха нормальному функционированию отлаженного механизма культурных коммуникаций, работавшему по принципу коммерческой выгоды, минимизации издержек и рисков (к числу которых относилась любая содержательная непредсказуемость, любой дискурс, воспринимающийся сообществом как подрывающий его устойчивость).

В какой степени этот процесс был плодом сознательной стратегии элит, а в какой — результатом стихийного процесса, определить уже невозможно, поскольку несомненно имело место и то, и другое. Так или иначе, к 20-м годам XXI столетия процесс приобрел вполне завершенный и до известной степени необратимый характер. Формальное сохранение институтов либеральной демократии не обеспечивало их привычного функционирования, а общество, лишенное политического и гражданского представительства, осталось предоставлено само себе, избегая больших вопросов и находя убежище в частной жизни, которая, в свою очередь, становилась все менее свободной от экономических сил рынка.