Массовые выступления 2010-2020-х годов, начавшиеся еще до пандемии коронавируса, имеют под собой два неизменных и общих основания. С одной стороны, затяжной экономический кризис, стагнация, утрата социальных прав и блокированная вертикальная мобильность, когда люди, оказавшиеся в нижней части общественной пирамиды, не имеют особых шансов подняться выше, спровоцировали общее недовольство существующей системой. С другой стороны, этот протест получался каждый раз невнятным и безадресным, когда за непосредственными и очень скромными требованиями скрывалось очень глубокое возмущение. Именно поэтому, кстати, несмотря на исключительно умеренные требования протестующих (отмена повышения цен на топливо в Казахстане, отмена принудительной вакцинации в Канаде) власти не шли не только на уступки, но и на диалог, применяя жесткие репрессивные меры. В обоих случаях
И в Казахстане, и в Канаде восстали низы, трудяги, те, кто много лет тащил на себе бремя разваливающейся экономики и для кого рассказы об успехах «гениальных предпринимателей» выглядели просто как очередное признание в коррупции. Если посмотреть на состав участников Freedom Convoy, послушать песни, которые они пели, вникнуть в их жалобы и оценить их претензии к власти, то невольно вспоминаются такие же точно походы в разгар Великой Депрессии 1930-х годов. Разница, пожалуй, лишь в мощности грузовиков — за 90 лет техника не стояла на месте. Это были такие же трудяги «реднеки» (фермеры, шоферы, рабочие с загорелой «красной» шеей), о которых писал Стейнбек в своем знаменитом романе «Гроздья гнева». Подобное движение в середине XX века воспринималось бы (и воспринимало бы себя) как безусловно левое. Но на сей раз в рядах протестующих тон задавали правые популисты, которых либеральные столичные интеллектуалы тут же окрестили экстремистами, расистами и даже фашистами. Обвиняли их и в «западноканадском сепаратизме», хотя сами дальнобойщики с гордостью размахивали канадскими флагами и подчеркивали, что движение объединило людей со всех концов страны. К несчастью, большая часть левой интеллектуальной и политической элиты тоже отмалчивалась или некритически повторяла тезисы, которые формулировала государственная пропаганда. Поразительно, что на левом фланге не было предпринято даже попытки самостоятельного анализа сложившейся ситуации, исследования ее социальной и экономической природы.
Причину такого положения дел надо искать не в глупости, темноте и бескультурье реднеков (хотя диковатых и малообразованных людей среди них оказывалось более чем достаточно), а в снобизме и оппортунизме самих левых, которые предпочитали общение с рафинированными представителями буржуазного столичного истеблишмента работе с суровыми и скучными шоферами, лесорубами, металлургами или фермерами.
Пока рабочие бастовали, устраивали демонстрации и блокады, депутаты от левоцентристской Новой демократической партии в канадском парламенте тихо сидели на своих местах, стараясь не напоминать никому о своем существовании, а иногда даже призывали ужесточить полицейские репрессии. Также и многочисленные левые интеллектуалы с университетских кафедр предпочитали обсуждать что угодно, только не события, происходящие за окном. Напротив, консервативные депутаты, ранее не замеченные в симпатиях к рабочим, выставляли себя защитниками простого народа, набирая политические очки. Они, по крайней мере, понимали масштаб и значение происходящего.
Конечно, если бы движение вдохновлялось призывами бороться против угнетения меньшинств — расовых, религиозных, сексуальных или даже гастрономических, отношение к нему было бы другим. Но и в таком случае
Интеллигенция была вовлечена в бесконечные «культурные войны», начавшиеся в США, но постепенно распространившиеся по всему миру. Противостояние «традиционных» и «современных» ценностей, вопросы идентичности, обсуждение расы и гендера как основных факторов, разделяющих людей, явно заместили прежние темы — безработицу, социальное неравенство, противоречия между трудом и капиталом.