Долина колокольчиков

Так что мы с Берти бок о бок сидели на столешнице, болтали ногами и, подставив лица теплу костра, с аппетитом уминали рыбу. Пропитанная дымком, укутанная тимьяном, под аккомпанемент крупных ломтей белого хлеба и подснежных каперсов (оказывается, в Лилаковых горах есть и такое!), она была превосходна. Я доела, с умиротворенным вздохом откинулась назад, на спину, и уставилась в небо. Оно казалось очень черным, и звезды светились осколочками легенд.

Берти улегся рядом и достал из-за ворота свежеполученный амулет.

Как и обещано, это был дубовый листок — неожиданно изящный (и как только йети его смастерил, да еще и на огромной наковальне?..). Металл напоминал розовое золото. Центральная прожилка у листа оказалась круглой и полой внутри — именно туда, как в миниатюрную пробирку, можно было запечатать чувство.

— Ты избавишься от чего-нибудь? — полюбопытствовал Голден-Халла, рассматривая амулет.

— Не-а. Вряд ли мое разочарование в конце ритуала будет столь невыносимым. А что касается разных страхов и боли — пожалуй, всё, что есть у меня на сегодня, я вполне могу усмирить сама. Так лучше: это закаляет характер.

— Согласен, — сыщик кивнул. — Интересно, а в амулет можно спрятать чужое чувство?

— Зачем?

— Ну, — прикинул рыжий. — Вдруг кто-нибудь в кои-то веки решит, что, дескать, Берти Голден-Халла — редкий гад… Или просто недостаточно меня полюбит? А я тогда — хоба! — и амулет ему в нос. Уберу равнодушие. И, что бы там ни было, теперь этот кто-то уже без ума от меня. И дурацкая легенда о моём обаянии не пострадает.

— О нет! — я перевернулась на бок и, подперев щеку рукой, вплотную уставилась на собеседника. — Я надеюсь, это не тот самый момент, где преступник под прикрытием фантазий рассказывает о реально совершенном злодействе?

Берти отзеркалил мою позу и, зловеще пощелкав крышечкой амулета, прошептал:

— Если и так, ты об этом никогда не узнаешь, будучи моей новой жертвой. Готовься, Ловчая: три… два…

— Не-йети-Тинави, не-йети-Берти! Ритуал начинается, подъем! — окликнул нас Крышти.

Мы вздрогнули, вздохнули и синхронно скатились в сугробы по разные стороны от стола.

* * *

Ритуал заключался в том, что йети пели. Пели и танцевали вокруг костра, очень живо, а капелла, в каком-то наполовину фольклорном, наполовину сценическом стиле.

Был один йети-солист, который, активно жестикулируя и обращаясь по очереди ко всем нам, энергично запевал, а иногда читал речитативом на тему «О-о, веснА-а! Весна, придИ-и! Приди к нам в го-О-ры на-ко-нец-то!». (Как вы понимаете, большими буквами я постаралась выделить ритмические акценты.)

Остальные участники ритуала ходили по кругу, отплясывая кто во что горазд, хлопали в ладоши то над головой, то у коленей, подпевали каждой третьей фразе и по желанию вбрасывали спонтанные, всегда полные надежды, певучие реплики.

А наши го-О-ры

Лучшие в ми-И-ре

Ты б виде

лА,

вес

нА,

Наш снег!

Приди скор-е-Е

И наслади-И-сь

Тем, как над пиком Осколрогом каждое утро и в любую погоду невероятным перламутром, бесконечности порогом

Разгорается

Рассве-Э-т!

Всё это было невероятно сердечно и весело. Костер полыхал, взвиваясь до самого неба, особенно когда кто-нибудь с новым «Весна, приди! Мы ждем тебя!» подкидывал в него дровишки. Луна на фоне снега казалась лазурно-хихикающей. Я радостно прыгала между двумя йети и голосила, чувствуя себя прикольным священнослужителем. И всё больше проникалась идеей того, что на самом деле неважно, придет ли весна: ритуал сам по себе стоит ритуала!

Ну какое тут может быть разочарование, если раз в году три десятка одиночек собираются вместе, отлично проводят время и верят в лучшее, воспевая радость жизни?

Наконец всё кончилось. Йети сели вокруг костра на колени, положили лапы, развернутые ладонями кверху, на бедра, и прикрыли глаза. И замерли.

Тихо трещал огонь. Вдалеке страшно выли студеные волкодлаки. Прошло минут десять. Я открыла глаза и посмотрела на Берти, сидевшего напротив меня. Берти подмигнул.

— «Как думаешь, это надолго?» — одними губами спросила я.

— «Пока весна не придет?» — предположил сыщик.

Я закрыла глаза обратно. Эх. Ожидание никогда не было моей сильной стороной.

Еще минут пятнадцать спустя я тихонько заелозила: ноги у меня с непривычки онемели. Нос чесался. Было ужасно скучно. Если я открывала глаза, Берти корчил мне жуткие рожи, и от этого я страдала еще больше, пытаясь сдержать смех. Получались странные судороги.

— Не-йети-Тинави! — вдруг укоряюще пробасил Хендрикс, сидевший рядом со мной. — Вам необязательно ждать весну вместе с нами. Вы можете погулять или поспать, поесть или потанцевать.

— Спасибо за понимание! — выдохнула я, кое-как поднялась и поковыляла от костра.

Когда Голден-Халла нагнал меня, в руке у него была музыкальная шкатулка йети.

— Мне понравилась идея про потанцевать, а тебе? — спросил саусбериец, барабаня по ней пальцами. — Всё равно еще рано ложиться, а вдалеке от костра мы быстро околеем. Говорят, среди ночи здесь такие морозы, что они превращают тебя в хрусталь — изнутри наружу — а ты замечаешь это, уже когда в зеркале отражается статуэтка.