Долой стыд

И вот подыскиваю я, глядя на этот хлам, что бы о нём сказать доброго, как вдруг в галерее начинается светопреставление: вваливается целая орда каких-то в камуфляже и ряженых типа казаков. «Имперский разъезд! — кричат. — Спокойно, товарищи!» Но я на это не купилась и потащила Машечку в сторонку, так что, когда они пошли напролом, мы уже надёжно укрылись за шипастой загогулиной. (Вот, значит, для чего пригодилась. Может, так оно и было задумано: противотанковая рогатка, что ли.)

— Имперский разъезд! — говорит Машечка. — Культурные фашисты! Сейчас будут бить и портить.

Но бить они никого не стали, а портить противотанковые рогатки голыми руками не так-то легко, и если Имперский разъезд собирался это делать, им следовало прихватить какой-нибудь инструмент. В итоге побегали туда-сюда, потолкались и на взводе стали делать словесные интервенции, один так прямо в наш адрес:

— Как вам не стыдно! Вы же арийские девушки!

Сказать правду, среди всех посетителей галереи, девушек и не девушек, Машечка и я единственные были не в кедах — наверное, это показалось ему арийским или то, что мы обе блондинки.

Машечка рассердилась. Говорит:

— Где-нибудь ещё можно укрыться от этого жлобства?

— Нечего ходить по таким гадюшникам!

— Это не гадюшник, а креативное пространство!

— Так любую подворотню можно назвать!

Пока происходит обмен мнениями, я рассматриваю парнишку. Симпатичный парнишка, в корректной куртке, в отличие от остальных, высокие ботинки начищены. Но совсем молодой, младше нас. Почему в конце концов это нам удалось его пристыдить, а не наоборот.

Заправила налётчиков нагло толкнул плечом сделавшую ему замечание женщину. Машечка даже не смогла скрыть, до чего обрадовалась: слишком сильный аргумент ей это давало. Спрашивает таким учительским голосом:

— Может быть, вы соблаговолите нам разъяснить, молодой человек, как это согласуется с высокими принципами защитников империи, беспомощных женщин рукоприкладствовать?

И для закрепления — пару слов про фашизм.

Его это подкосило, «рукоприкладствовать» в особенности.

— Меня Павел зовут. Савельев.

— И что с того?

Ну, думаю, молчи, Анжелочка. И, конечно, говорю:

— Машечка, он же в этом не виноват. Посмотри на него, какой из него фашист? Ну, будет он бить беспомощных женщин? Да, Павлик?

— Мы костоправы. Мы вправляем исторические вывихи.

— Костоломы вы, а не костоправы!

— Разве у вас, Маша, что-то сломано?

— Такие, как вы, ломают мне жизнь!

Ну это было крепко сказано. С чем-то глубоко личным в подкладке. Бедный мальчик совсем застеснялся — и про Русский Реванш забыл сказать, и про то, что вот эта конкретная беспомощная женщина вопит сейчас, как рыбная торговка. В довершение всех событий повалил густой дым, и все стали кричать и кашлять. Говорю Павлику потихоньку: что ты стоишь как пень, выводи нас отсюда. Вот тогда он встрепенулся, помог мне отодвинуть креативную рогулю, которая теперь была скорее преградой, чем защитой, и поволок нас практически в противоположную сторону от выхода, к которому все ломились с плачем, руганью и кашлем.

— Я знаю, где здесь чёрный ход! Мы делали рекогносцировку!

Добежали мы до чёрного хода, выбрались, оказались на улице — а там ещё холоднее, чем было. Машечку, в этом коктейльном платье под пальто и тонких колготках, чуть ли не чулках, колотит на ветру, парнишку трясёт от смущения, меня от мысли, что начнут взрываться настоящие бомбы, и вот так мы трое двигаемся по инерции куда глаза глядят, а потом Павлик показывает на вывеску кофейни и говорит:

— Пойдёмте согреемся. И я вызову вам такси.

В общем, совершенно правильно всё сказал, именно это я называю хорошим мужским поведением. Мужчина должен брать на себя или хотя бы понимать, что этого от него ждут. Машечка, правда, когда я согласилась, посмотрела на меня с немым укором. Наверное, ей хотелось без всяких кофеен оказаться в такси и подальше отсюда.

Очень приятное оказалось место, с большим количеством как бы грубо сколоченного и выбеленного дерева, южный такой деревенский французский стиль, Прованс: светло, легко, воздух. (А за окошком ноябрь в Санкт-Петербурге. Но мы к нему сели спиной.) Над пирожными со взбитыми сливками эти двое вспомнили, на чём остановились, и Машечка сказала, что не может поверить, что сидит с фашистом за одним столом, а Павлик сказал, что она не разбирается в вопросе — и это потому, что принимает на веру всё, что пишет «Медуза», никогда ничего не видела своими глазами.

— А сегодня я что такое видела своими глазами? — холодно спрашивает Машечка. — Ну? Что это такое было?

Всем троим очень хотелось обсудить, что же это такое было, но говорить в голос мы боялись, а шептаться, как заговорщики, боялись ещё сильнее.

— Думаю, — говорит Павлик, — это была дымовая шашка, только я не понимаю откуда, ничего подобного мы не планировали.

— Да, вы просто запланировали вести себя как скоты.

Машечку явно зациклило, это видела я, и он видел тоже. И опять поступил правильно, не став спорить.