Долой стыд

— Приехали. Ну конечно, чего другого ожидать от Фонда Плеве.

— Он какой-то отставной генерал?

— Кто?

— Ну Плеве этот, из Фонда.

— ...Аля, Плеве не из Фонда. Плеве умер сто лет назад, ещё до революции. Это Фонд его... почитателей.

— И кем он был, пока не умер?

— Министром внутренних дел. Его убили.

— Бедняжечка. А за что?

— Сопротивлялся прогрессу. И те, кто называет в его честь свои сходки, думают, что тоже сейчас сопротивляются.

— ...Так, может, всё-таки сходим, пока они ещё живы?

Конечно же, мы пошли.

Лекция мне очень понравилась. У лектора была такая правильная культурная речь, а люди в зале, прилично одетые и спокойные, сидели тихо и слушали с вниманием. Потом задавали вопросы, и я свои хотела написать на бумажке, но постеснялась ляпнуть какую-нибудь дремучую глупость. Я читаю книжки, но почти наугад и без системы, так что всё это скорее озадачивает, чем просвещает. И за рекомендациями обратиться некуда: Максимчик отфыркивается, а рецензенты онлайн, по-моему, сами в положении людей, которым нужна помощь.

Когда всё закончилось, расходиться не торопились. Одни подошли к лектору, другие здоровались и разговаривали друг с другом. Я порадовалась, что рядом с нами Павлик, который со всеми знаком. Не люблю противное чувство, будто я непрошено вторгаюсь.

Зальчик был небольшой и очень приятный, стулья обиты бархатом, бархатные шторы — натурально филармония, и такой покой во всём, такая прочность. Я часто представляю людей, у которых большая часть времени проходит в подобных местах — не досуг, а рабочие часы, — и пытаюсь вообразить, что они чувствуют, как смотрят по сторонам, когда выходят на улицу и едут к себе домой куда-нибудь в спальные районы.

Но, может быть, им не приходится ехать, все они живут здесь же неподалёку, в центре, в оставшихся от прабабушек квартирах со старой мебелью. Теперь меня знакомили с ними, женщины улыбались, высокий чопорный старик оказался профессором и — я ведь так и знала! — дедушкой Павлика. Услышав Машечкину фамилию, он поднял брови и спросил, кем она приходится Антону Лаврентьевичу, и всё было в точности как в английских книжках, где люди одного круга, стоит им случайно столкнуться в далёких странах, мгновенно устанавливают общих знакомых и даже родственников.

Машечка, правда, пришла в ярость, хотя увидела это только я. И потом, пока я гадала, как будет лучше, оставить её в покое или осторожненько расспросить, сказала сама: «Я не поддерживаю с ним отношений. Пожалуйста, ни о чём не спрашивай». До чего ж ей нелегко живётся, бедняжечке. Некоторые люди верят, что не имеют права быть счастливыми, и те из них, у кого в жизни нет настоящего горя, придумывают его себе сами.

ДОКТОР

Сонин давно мёртвый отец не перестаёт меня тревожить. Знакомство с его преемниками привело меня к мысли, что он не мог отличаться от них так сильно, как я себе напридумывал, но я хотел, чтобы он был другим, — и, что касается мёртвых, в этом они охотно идут нам навстречу. Даже тот, кого ты неплохо знал живым, после смерти меняется к лучшему; что уж говорить о неведомых мертвецах.

Майор Сафронов не выплыл из хлябей девяносто первого года — одно это говорит в его пользу. (Разверзлись хляби небесные; я поинтересовался у Вячеслава Германовича, что, собственно говоря, означает слово хлябь, и Славик сказал: «Пустота, глубь, бездна, пропасть, с понятием о подвижности жидкой среды, в коей она заключена». Ну что ж, очень подходяще; про жидкую среду в особенности.)

Да, не выплыл из хлябей; но что же с ним произошло? Я прекрасно знал, что таким вещам нельзя позволять превращаться в наваждение, и всё же носился с мыслью выудить что-нибудь из Сони или попросить нового куратора порыться в архивах. Могу себе представить! Могу себе представить! Крыса говорит, что любопытство — одна из самых опасных страстей, и добавляет: но ведь только за счёт наших страстей мы и живы, не правда ли? Так в его духе — подо всё подвести шуточку, как другие подводят философию. Это и есть философия, настоящая, неотличимая от клоунады, горячее философское гаерство, выходки горохового шута, такого, который заканчивает жизнь на лекарствах строгой отчётности.

Ненавижу себя, когда зацикливаюсь на какой-то опасной ерунде.