Долой стыд

Некоторые фильмы так начинаются: случайная разношёрстная компания выживших после катастрофы плечом к плечу проходит через испытания и ужасы. Шесть зажравшихся идиотов и один чёткий пацан. Они учатся сражаться и защищать друг друга, он — ценить Шекспира и галстуки в тон; все раскрываются с неожиданной лучшей стороны. Добрый старый Голливуд.

Только девушка с синяками улыбнулась мне дружелюбно, как товарищу. Видимо, вспоминала, как мы на пару пытались вернуть депутата Светозарова к жизни и законотворческой деятельности.

Я им ничего не должен. Найду для начальства автора писем, обезврежу для Штыка специалиста, унесу ноги и скажу «уф».

Специалист улучил минуту пошептаться со мной наедине. «Неужели вы думаете, что я хочу им вреда? — сказал он, глядя прямо и честно. — Бедному, отважному Петру Николаевичу и этим милым детям? Наоборот, пытаюсь защитить. Если не их самих, то хотя бы репутацию их дела. Фонд был задуман как вывеска вменяемой государственности, консерватизма с человеческим лицом — а не такой, например, рожей, как у Имперского разъезда. Почему-то так совпало, что я единственный, кого это беспокоит. И кто бы подумал, что у меня есть свои проблемы».

— А они есть?

— Только одна. Я настраиваю людей против себя. При всех стараниях расположить в свою пользу.

— Так обычно и бывает.

— Мне нужна помощь, дорогой. Искать моих будущих убийц вы явно не хотите, так по крайней мере найдите способ спасти то, что я делаю.

— Я?

Вот поговорили так поговорили.

И когда я выскочил на воздух и уже думал, что удалось вырваться, меня окликнула девушка с синяками. Ждала, мёрзла на ветру. Такие вещи запоминаются: темнота, чёрная громада замка через Фонтанку, свет фонарей, свет от фар проезжающих плотным потоком машин, влажный асфальт. И девушка, которая из темноты, из бегущей полосы света говорит:

— Пожалуйста, не сердитесь. Вы не могли бы мне помочь?

Всем нужна помощь. Никто её не получает. Никто.

ЖЕНИХ

У меня никогда не было секретов от Максимчика — если под секретом понимать нечто такое, чем один интересуется, а другой не хочет говорить. Это правда, Максимчик и не интересовался. То ли не верил, что у меня могут быть тайны, то ли не считал их заслуживающими внимания. В рамках нашей общей жизни я рассказываю понемножку о своих трудовых буднях и всяких смешных пустяках, а бедняжечка, надо отдать ему должное, не перебивает и даже делает внимательные глаза. Другой вопрос, слышит ли он при этом что-нибудь, но ведь трудно упрекнуть человека за то, что он не испытывает искренний интерес к борьбе Нины Петровны со старшим менеджером или Аллочки с её Васей. (Нет, про Аллочку и Васю больше не буду, не то совсем запутаюсь. Я поделилась с Максимчиком этой историей, и он сперва засмеялся, а потом сказал, ну точно как Нина Петровна: «Оставь их в покое». Точнее говоря, он сказал: «Они просто уроды, оставь их в покое». То есть, получается, Максимчик и Нина Петровна дали мне один и тот же совет, но смысл в него вложили противоположный, и Нина Петровна считала, что я цепляюсь к нормальным людям, а Максимчик — что трачу силы и время на недостойных внимания. И хотя Максимчик умнее Нины Петровны в разы, не говоря уже о том, что образованный, я тогда подумала, как это грустно, когда тебя назовут уродом, ничего о тебе толком не зная, с чужих пристрастных слов.)

Про наши прогулки с Машечкой я, разумеется, рассказала сразу же, имея в виду, что рано или поздно они познакомятся и почву лучше готовить постепенно. Максимчик не придал этому значения, и Машечку, когда заходила речь, стал безразлично называть «подружка для музеев». (Может быть, он обратил бы больше внимания на подружку для кабаков.) И вот теперь, когда в первый раз я могла рассказать о чём-то действительно необычном, меня охватили сомнения.

Я рассказывала, например, что мы познакомились с Павликом и ходили в Фонд Плеве, но Максимчик при этом так зафыркал и засмеялся, что я не успела пуститься в подробные объяснения про выставку, Имперский разъезд, профессора Савельева и как мне в этом Фонде понравилось. Потом я умолчала о странном человеке, который подошёл к нам в музее Державина, потому что помнила, как Максимчику было неприятно столкнуться с ним случайно на улице, между «Икеей» и киношкой. И получилось наконец так, что если не давать подробного регулярного отчёта о всех мелочах, то о чём-то немелком, случившемся в итоге, рассказать уже почти невозможно.

В довершение бедняжка Павлик выбрал меня в свои поверенные. Или это неправильное слово? В такого человека, которому поверяют все тревоги и неприятности — и секреты, да. Сперва это было только ухаживание за Машечкой и чувства по поводу, и тут я его ободряла и становилась на его сторону, но по мере развития событий, после смерти бедняжки депутата буквально на моих глазах, Павлик заговорил о своих проблемах в Имперском разъезде. И начал с того, что ему совершенно не с кем посоветоваться. Ну, думаю, Анжелочка, вот вас теперь и двое. А вслух говорю: «Да?»

— Ты ведь не думаешь, как Маша? Что мы занимаемся антиобщественной ерундой?