Долой стыд

Если смотреть под таким углом, все восьмидесятые предстанут погружёнными в плотную пелену интриг и заговоров. (И из тумана высовывается, то там, то сям, чёрная рука спецслужб. И дышит весь туман комично-зловещей атмосферой фильмов плаща и шпаги.) Да-да, многие концы сойдутся. Теория заговора поистине гибельна для людей с сильной наклонностью к логическому мышлению, людей с порядком в мозгах. Им требуется такой же порядок вовне. Им невыносимо видеть жизнь и исторический процесс, как они есть: какой это фарс, какое издевательство.

Лично я давно перестал смеяться над конспирологическим сознанием и охотно верю в заговор, если не нахожу никакого другого приемлемого объяснения. После знакомства с вами, товарищ майор? Мне ли не верить.

Возвращаюсь к Герману. Но, собственно, про Германа я уже всё сказал. Он так и не нашёл себе места и применения, окончательно спился и умер в прямом смысле в канаве. В сугробе. Поехал в лес сыну за ёлкой и там замёрз. Не знаю, что стало с мальчиком. Теперь ему лет тридцать пять — столько, сколько было вам в 1982-м. Вы помните себя тридцатипятилетнего? Я вот очень хорошо помню.

ЗАГОВОРЩИК

Я не был готов к тому, что мне не поверят. Мои соратники! Мои подельники! Что они себе думали: я пыхнул на Светозарова ядом? Прикончил его силой мысленного воздействия? А если не я, то всё равно кто-то? Крыса, вспомни, говорил Блондинка, ты ничего не заметил? Люди, вещи? Хоть что-нибудь странное? И все смотрели на меня странными глазами.

— Может быть, мы теперь проведём собственное расследование? Кто и зачем убил депутата Светозарова вперёд нас? Да очнитесь вы! Человек может просто умереть от остановки сердца!

— В сорок пять лет? Ни с того ни с сего?

— ...Сердечно-сосудистые заболевания на первом месте среди причин смерти в Российской Федерации, — задумчиво сказал Худой. — Семьсот тысяч смертей в год. В два с половиной раза больше, чем от рака.

— Но он не был болен!

— С сердечно-сосудистыми такое случается. Ты не болеешь, не болеешь, а потом падаешь замертво.

— ...И в четыре раза больше, чем смертность в результате ДТП.

— Что мы теперь будем делать? Что я скажу Станиславу Игоревичу?

— Ничего. Не ходи к нему.

— А когда он сам придёт и спросит?

— Отвернёшься и не будешь отвечать.

— Но он нас вынудит! Он никогда не поверит!

— И что же он сделает? Будет шантажировать нас убийством, которого мы не совершали?

— Которого вообще не было, — в очередной раз сказал я. — Вы забываете, он же там присутствовал. Он всё видел. Он не может сказать, что это убийство.

— Ещё как может, — сказал Штык. — Я бы смог.

Опять немного поспорили про сердечно-сосудистые. В этом проблема конспирологов, спецслужб и таких, как мы: собственные глаза и свидетельство докторов могут говорить, что им заблагорассудится, но какое-то секретное знание глубоко внутри тебя твердит и твердит упрямым голоском: не бывает таких совпадений. Упрямый голосок и очень недовольный.

Вишенку на торт, когда остальные разошлись, водрузил Блондинка. «Ты уверен?» — спросил он с не идущей к нему озабоченностью. Разве что руку на плечо не положил.

— Чёрт, Дима, я ему искусственное дыхание делал!

— Да ладно! Контрольный в голову... Подожди, а откуда ты знаешь, как меня зовут?

— А что, кто-то не знает? ...Я тебя на Невском видел. С друзьями, помнишь?

— С коллегами. Скажи, красавцы. «Мы пришли из девяностых». ...Я поговорил с Графом.

— И что Граф?

— Сказал: я не буду среди наших искать крота. Гори оно всё огнём.

— Очень на него похоже. Но я не готов гореть.

— А придётся.

И ведь накаркал. Через день пошли слухи, через два — статьи, через четыре тему обсуждали сквозь зубы в телевизоре. Через неделю, когда нас собрал жёлтый от злобы и ужаса Штык, вся страна была уверена, что питерский депутат неспроста отдал Богу свою беспокойную душу.

И ведь всё это — голый психоз на пустом месте! Ни у кого не было причины травить Светозарова. Мы могли многого не знать, но обязательно бы знали хоть что-то. И до меня, и до Блондинки дошли бы слухи, впутайся депутат в распределение денежных потоков, в любую историю: со стадионом, музеем, ФСИН, кабелем по дну Финского залива на худой конец. В Питере есть во что впутаться, хотя депутату это сложнее, чем вице-губернатору.

И вот история висела в информационном пространстве, как большой пузырь, выдутый из чего-то зловонного, а специалист терроризировал Штыка.

— Поздравил с успехом. А теперь требует, — Штык заговорил как сквозь противогаз, — требует следующего.

— Фуркина? — с интересом спросил Граф.

— Нет. Кого-нибудь из Демократического Контроля.

— А что ж не из ФСБ?

— Я согласился.

Немая сцена последовала за этим удивительным признанием. Когда что-нибудь взрывается или земля уходит из-под ног, люди не сразу начинают бежать и кричать. Всегда есть эти секунды оторопи — нескончаемые, резиново тянущиеся для тех, кто их переживает.

— У меня не было выбора!

— Конечно, — сказал Граф, — конечно. Разумеется.