Долой стыд

Потому, думаю, что ты делаешь всё, чтобы его оттолкнуть. Как и всех прочих. Но этого, конечно, вслух не скажешь.

Вот, говорю, например, пили позавчера чай, и ты сказала, что в России никогда не было уважения ни к закону, ни к личности — ещё и гордились этим, — и что-то про людоедское государство. Ты не заметила, что Пётр Николаевич расстроился? А ты видела, как Кирюша после этого на тебя посмотрел?

— И что? Я сказала, между прочим, правду! Нужно было врать, изворачиваться и что-нибудь вежливо мямлить? Почему я постоянно должна озираться на Петра Николаевича? Он-то не мямлит, говорит, что думает!

— Потому что это его Фонд. Он там, можно сказать, у себя дома.

— Нет! Это потому, что он мужчина! Ему не приходит в голову промолчать, потому что он, дескать, может кого-то обидеть! Особенно букашку вроде меня!

— Но тебе-то в голову приходит. Ты не можешь вести себя так, словно оно не пришло. Даже если будешь делать вид, что вовсе и не приходило.

— ...Аля, ну что ты такое говоришь? Мы что, по определению должны подлаживаться и терпеть? Просто из-за того, что женщины?

— Я думаю, это от пола не зависит.

Что тут скажешь, так и есть. Полно женщин, которые не щадят ничьих чувств и делают это гораздо противнее, чем парни. И у нас на работе имеется такая девочка Юля: специально говорит что-нибудь неприятное и по больному месту, чаще всего — о возрасте, и все на это ведутся и начинают оттявкиваться и спорить. Я в таких случаях молчу, улыбаюсь, и от меня она отцепилась, только сказала Нине Петровне, что я умственно отсталая. Нина Петровна мне потом говорит: ты поосторожнее с этой козой марусей, Анжелка, она по ёлке голая полезет, лишь бы сверху насрать.

— Ну и от чего же это тогда зависит?

— Как от чего? От воспитания.

Воспитание и Образование — вот самый прочный фундамент для Счастливой Жизни, Счастливой Семейной Жизни включительно. Я хочу дать моим будущим детям главное: правильного отца, музеи и парки, книги, хорошую школу — и чтобы они росли в окружении хороших, культурных людей с широким кругозором. Машечка не понимает, сколько усилий нужно, чтобы самостоятельно выкарабкаться из помойки — хотя бы догадаться, что это помойка и почему. Вот и сейчас посмотрела на меня чуть ли не с жалостью, а потом говорит:

— Аля, воспитание в самом лучшем случае приучает человека сдерживаться. Оно не меняет его внутри.

Неужели, думаю, этого мало? Если бы все научились себя хоть немножко придерживать, это бы версаль сделался в каждой подворотне. Говорю:

— Что у человека внутри — его личная собственность. Для общества важно то, что попадает наружу.

— Оно в любом случае попадёт наружу, с воспитанием или без!

— Но в другой форме.

— То есть обгадят тебя, вежливо улыбаясь. Ты не понимаешь, это хуже любой гопоты!

Много ты видела гопоты, почти сказала я, но сдержалась. Всегда нужно начинать с себя.

ДОКТОР

Сказать в своё оправдание могу только одно: я предупреждал. (I-told-you-so-manner, как называют это Вячеслав Германович и его поздневикторианские писатели.)

Я сказал сразу: Муся, одумайтесь. Не надо ничего этого. Уйдите как-нибудь по-английски.

— Уйти по-английски будет трусостью и дезертирством, — сердито сказала Муся. — И, по-английски или нет, я не хочу уходить. Я что, предаю идеалы? Я всего-то заявляю о смене ориентации... то есть возвращении к ориентации... ну как сказать? Вдруг оказалось, что у меня обычная ориентация. Я же не из-за того, что раскаялась, или осуждаю, или разочаровалась в движении. Я та же, кем была. Я феминистка. Просто человек, в которого я влюблена, — мужчина. Я с удовольствием дружу с девушками. Но я поняла, что совершенно не хочу с ними спать.

— И что, обязательно всем об этом сообщать?

— Но это правда. Правду нельзя скрывать. Это главный принцип самоуважения.

— А жить вы на что будете? — спросил я, отчаявшись.

— Что значит «на что»? Я, между прочим, работаю.

— Да, но как вы собираетесь работать дальше? Что скажут ваши клиенты? И самое главное, что сделают те, кто вас клиентам рекомендует?

Теперь её лицо пылало.

— Да за кого вы нас принимаете! Мы не делаем таких подлянок!

— Никакого «нас» больше не будет.

— ...

— Надеюсь, оно того стоило. Расскажите про этого вашего мужчину, что ли.

— Он не мой. Я с ним недавно знакома. Мы никогда не говорили... о чём-то личном. Я даже не знаю, нравлюсь ли ему.

— Тогда я вообще ничего не понимаю.

— Где вам понять с вашей проповедью лицемерия.

— Да? 

— Лицемерия и неприкрытого эгоизма! Чисто мужское шовинистическое, — она осеклась и неспокойно повертелась. — Простите. Это ещё не всё.

— Боюсь спрашивать, что может быть хуже.

Муся отчаянно зажмурилась:

— Он сотрудник ФКПЭ.

— Че-го?

— Федерального комитета по противодействию экстремизму.

— Но где, — начал я и вдруг вспомнил, что Муся с подружкой посещают какой-то BDSM-притон. В таких местах можно познакомиться с кем угодно. Но там, как правило, не представляются: я, дескать, сотрудник. Могу вообразить, какие должности и звания полезли бы на свет божий, начни посетители обмениваться визитками.

— Он вам голову не дурит?

— Я его видела при исполнении.