Долой стыд

На следующий день меня посетил Нестор, и вид у него был непривычно удручённый. Нестор — и удручён! Что, кроме зубной боли и известия о наших победах в Сирии, могло вызвать эту гримасу отчаяния, я не догадывался даже отдалённо, но он не стал держать меня в неведении.

— Они пришли к соглашению, — скорбно сказал Нестор. — В сферах. Наши и люди из Москвы. Всё это, конечно, негласно, по факту. А ведь мне обещали! Давали гарантии! Воспользовались моим честным именем и провернули аферу. Ох, знал я, что нельзя доверять этим отъехавшим экспертам.

— Э?..

— Да вы и сами должны знать! Радио, что ли, не слушаете?

Под «радио» Нестор подразумевал одну-единственную радиостанцию, и я её, конечно, не слушал — как и все прочие, за исключением прогноза погоды и местных новостей по тому радио, которое на кухне.

— Заметили, Имперский разъезд стали приглашать? Сперва дискуссии, затем — координация. С ними теперь будут сотрудничать. Совместная оппозиционная деятельность, каково?

— Логично. Они, в конце концов, тоже оппозиция.

— В гробу такую оппозицию! — Он помолчал и упавшим голосом добавил: — Я не знаю, что делать. Я не могу сотрудничать со штурмовиками. Как это вообще называется?

— Реальная политика это называется.

Итак, Нестор считал, что у него есть честное имя, и дорожил им. Много неожиданного узнаёшь о людях совершенно случайно.

— Меня обманули, — сказал он с острой жалостью к себе, несчастному. — Меня! И этот ещё стоит, ухмыляется!.. Да, кстати, а что с моим поручением? Намекнули?

— Намекнул, намекнул, — спокойно соврал я. Ну ты дебил. — Напугал. А что, хотите переиграть? Станислав Игоревич мстительный товарищ. Помнит по имени каждого клопа, который его укусил.

— Да знаю я, знаю. Но скоро люстрация... думаю, вопрос закроется. — Он заговорил как ветеран-полковник и даже позу принял. — Я прослежу.

— А! Готовы списочки?

— Да, только это секрет. Пока что. Особенно насчёт Станислава Игоревича.

Он был из тех людей, кто, произведя тебя в подельники, сразу же перестаёт стесняться.

— Да?

— Потому что его там не должно быть. Я внесу в последний момент. Не согласовывая.

Нестор-партизан, Нестор-диверсант. Чем ещё ты меня удивишь, друг ситный?

— И не надо делать сейчас большие глаза. Иногда правда за отдельным человеком, а не коллективом махинаторов!

Мне хотелось протереть не столько глаза, сколько уши.

— ...И давно вы?

Не так уж кардинальны оказались изменения. Он не смог: а) не похвастать; б) похвастать аккуратно.

— О, раскусил-то я его сразу. Но долго верил, что в руководстве понимают тоже. Какая разница, понимают там или нет, если такие решения выдают! Какое тяжёлое дело — политика, — заключил он с мукой. — И неблагодарное. Будут у меня, я чувствую, проблемы. Предвижу. Но по-другому не могу. Уж если этот не враг, тогда кто?

Он чувствует. Предвидит. Готовится пустить коту под хвост свою карьеру в Демконтроле. (Нет, врёшь. К карьерному взлёту ты готовишься, интервью и овациям.) Затеял переворот, раскол. Мой, десять раз нецензурно, Нестор.

Занавес.

ВОР

Наша жизнь состоит из людей, которые нас окружают, и с их исчезновением исчезает и она: постепенно, часть за частью, а после пятидесяти на освободившееся место редко приходит что-нибудь новое. Когда вымыло временем даже тех, в ком я мало нуждался и не ценил, я ушёл в пустоту, как под воду. Этот молодой человек и всё, что с ним связано, заставили меня всплыть — но я поднялся на поверхность как опутанный водорослями утопленник, страшный полуобглоданный труп. Вот вы мне и скажите, товарищ майор, к благу ли объявляются такие кадавры на своём пути из ада в мертвецкую. (Не люблю слова «морг».)

Знай всё это посетитель, которого я обнаружил на своём пороге, открыв на звонок дверь, он дважды бы подумал, стоит ли ему приходить, — и в любом случае не пришёл бы так, как пришёл.

Это был тот самый иссохший узколицый человек из парка, настырно втиравшийся в мою жизнь.

— Как вы узнали, где я живу?

— Проследил.

Разумеется. Мог бы не спрашивать. Он думал меня напугать этим признанием и своей ловкостью, как оружие он предъявлял ужасный мир теней, шпионов, наушничества, умолчаний, улыбок, которые кажутся гримасами, и гримас, которые и есть улыбки... я был хорошо подготовлен. И если он воображал, что стоит сейчас передо мной грозным будущим, не менее грозное прошлое таращилось на него, пусть он не чувствовал, из-за моего плеча.

— Чем могу?

— Я хочу, чтобы вы меня выслушали.

Они все теперь говорят «я хочу» вместо «прошу», или «не могли бы вы», или, на худой конец, «пожалуйста».