Должники

-- Все тихо. Поднимайся, брат, пора, -- шепот таджика прилип к уху, чужие руки быстро помогли освободиться от остатков веревки, стягивающей стертые до крови запястья.

Двое неслышно проскользнули мимо спящих вповалку людей, бесформенными кулями валявшихся на присыпанной сеном земле. Один из спящих застонал во сне, потом сел и через пару секунд, не раскрывая глаз, упал навзничь, не проснувшись, не разбудив никого из соседей странными телодвижениями. Мухаммед бесшумно откинул драную тряпку из мешковины, заменявшую дверь, оба оказалась снаружи. И тут же снова окунулись в непроглядную тьму: скрытая облаками луна не освещала землю. Четыре больших пальца взметнулись вверх, означая радость: небеса явно были на стороне беглецов. Два лица, смуглое и бледное, приблизились вплотную друг к другу.

-- Вперед, – шевельнул губами один. Другой молча кивнул. Пара теней метнулась от сарая, набитого пленниками. Слева послышался мужской смех, и чей-то голос сказал на чужом, шипящем, как змея, языке.

-- Порезать бы их всех сейчас, как баранов, вот была бы потеха!

-- Ага, -- поддакнул другой, -- на шашлык.

-- Какой шашлык, шутишь?! Одни кости. Для шашлыка нужен свежий барашек, а эти собаки смердят так, что хоть носы зажимай. Просто так, для удовольствия

-- Слушай, Джасур, может, надо им и ноги веревками связывать? Не сбегут?

-- Э, дальше смерти не сбегут. Без жратвы, без воды через пару-тройку дней сдохнут. А еще лучше, если на Тимура наткнутся. Хотел бы я посмотреть, что он с этими бегунами сделает, -- послышался смех, голоса, удаляясь, становились неразборчивыми, и скоро затихли совсем.

Беглецы, застывшие на месте, перевели дух и продолжили бесшумное движение вперед, туда, где ждала свобода. Сначала крадучись, то останавливаясь, то прибавляя шаг в надежде на лень луны пробиваться сквозь облака, чтобы наблюдать за ними. Ближе к рассвету открыто припустили бегом и бежали безостановочно, пока над ними не зависло солнце, и они окончательно не выбились из сил.

-- Долго еще, Мухаммед?

-- Нет, но мы должны укрыться. Видишь горы?

-- Да.

-- Там много пещер. Днем в какой-нибудь пересидим, ночью к перевалу пойдем. Нам надо границу перейти, домой хочу. Что я забыл в этом гребаном Афгане?

-- Это дезертирство, Мухаммед.

-- Значит, я дезертир. А ты, если не навоевался, оставайся. Тут много дорог, и блокпостов много. Главное – пройти перевал, а там доберешься до своих, Аллах поможет. Вставай, брат, пойдем. Здесь банда Тимура шныряет, нельзя ему на глаза попадаться. Никак нельзя, Саша. Хуже зверя он. Я его знаю. Еще  сопляком пищакам

 кишки выпускал.

-- Откуда знаешь?

-- Он из нашего кишлака. В самом начале войны к духам переметнулся. Для него никого нет: ни отца, ни матери, ни даже Аллаха. Я ж говорю: зверь. Поднимайся, брат, пойдем.

Они направились к  горному хребту, тянувшемуся до горизонта. Усталость била под колени, пытаясь свалить с ног.  Однако отдыхать в такой ситуации мог бы только самоубийца, им и так чертовски везло, нельзя от удачи требовать постоянства. До подножия оставалось не больше двадцати метров, когда вдруг раздался конский топот и победные вопли.

-- Бежим! --  крикнул Мухаммед, но плен и побег подорвали силы: через несколько минут беглецов окружили всадники. Русский с таджиком прижались друг к другу спинами, взявшись крепко за руки.

-- А ты, Мухаммед, все так же прикрываешь спину? -- сдерживая взмыленного жеребца, вперед выдвинулся один из душманов. Горделивая посадка в седле, властный голос, дорогой халат с белоснежной чалмой и породистый конь выдавали в нем главаря. – Мальчишкой прижимался к дувалу, а сейчас у русского защиты ищешь? – он рассмеялся, банда заулюлюкала, воинственно размахивая разнородным оружием. – Сколько же мы с тобой не виделись, брат?

-- Дохлый ишак тебе брат, Тимур. А мы враги с тобой.

Бандит сузил и без того узкие глаза.

-- Дохлый ишак, говоришь? Ну, что ж, будь по-твоему. Я от своих слов отказываться не привык, -- он чуть дернул правым плечом, наклонился вперед, взмахнул рукой, блеснуло лезвие. Мухаммед захрипел, руки разжались, и он рухнул под ноги товарища. Из располосованного горла хлестала кровь. – А ты, русская  собака, почему за таджика не заступился? Трус?

--  Трусость – это когда безоружного убиваешь, зная, что за твоей спиной банда, и она готова тебя защитить, -- отчеканил на чужом языке русский летчик. -- Ты даже задницу свою боишься от седла оторвать, чтобы стать рядом со мной. Ты не воин, Тимур, ты хуже трусливого шакала. Сопляк! – и с презрением плюнул в наглую, самодовольную узкоглазую рожу.