Должники

О маме все было известно: она улетела на небо, когда Тоня появилась на свет. Умерла. Тетя Роза часто вспоминала сестру, после этих воспоминаний дочке всегда хотелось быть похожей на мать. Про отца же девочке запомнилось, что он умер среди кочанов и лучше о нем не спрашивать.

Поведение Олега Антоновича, так активно вторгшимся в ее жизнь, было не совсем понятным. Ни отец, ни любовник, ни муж и ни друг – никто, посторонний человек, однажды оказавший помощь в сложной ситуации. Что могло оставить след в его памяти после той встречи в таежной избе? Пылающий жаром больной ребенок? Маленький мальчик, барахтающийся в ручье? Крестины, походившие больше на фарс, чем на истинный церковный обряд? Даже атеистка Аренова понимала, что поп у ручейка в дикой лесной глуши вряд ли имеет право уподобляться священнику в церкви. Или, может, непредсказуемое поведение идиотки, внезапно бросившейся под колеса чужой машины, вынудило его к такой заботе? Поразмыслив, «идиотка» пришла к единственно верному выводу, объяснявшему отношение Боровика к Антонине: совесть, не позволявшая быть в стороне, когда у другого проблема. Тем более, что к созданию этой проблемы он тоже приложил свою руку: нужно с толком водителей подбирать. Поразмыслив подобным образом, Тоня заснула. Завтра выписка, и она, наконец-то, окажется дома. Возвращение в привычную жизнь тоже требует сил.

…Небо на горизонте пылало огненно-красным. Солнечный диск стремительно падал вниз, словно жаждал погрузиться в лаву, извергнутую небесами на землю. Не светило – самоубийца, решивший разом покончить с собой и со всем, что прежде грелось в его лучах. Без солнца небосвод сразу же превратился в серый нависший купол, под которым стало тревожно, и воцарилась полная тишина. Обездвижелось все живое: насекомые, птицы, даже колосья пшеницы замерли, слегка наклонив к земле свои рыжие отяжелевшие головы в ожидании скорой казни комбайном. Все застыло.

-- Идем скорее, -- он поднялся с земли и протянул руку. – А то, пока мы тут прохлаждаемся да заходом солнца любуемся, поезд уйдет. Учти, ждать нас никто не будет.

-- Разве нам не в аэропорт? Мы же, вроде, на самолет билеты купили.

-- Ты забыла, что я летаю только на тех самолетах, которыми управляю сам. И тебе никогда не позволю подняться в небо с чужими пилотами, -- он заботливо отряхнул с ее юбки налипшие ржавые колоски.

-- Считаешь, что я могу тебе одному довериться? Хочешь, чтобы не верила никому больше? – пошутила она.

-- Почему же? Уверенность во мне не лишает тебя веры в кого-то другого. Когда, конечно, это не касается твоей жизни, -- он посмотрел на часы. – Послушай, если мы с тобой сию же секунду не рванем через поле, опоздаем точно, -- и, не дожидаясь ответа, легко подхватил ее на руки, помчался вперед, смешно прыгая, как кенгуру.

-- Ты забыл чемодан, -- рассмеялась она, счастливая от его близости и силы, позволявшей нести жену, словно пушинку. – У меня же там песенник и косметика.

-- Мы начнем свою жизнь с начала, с нуля. Зачем нам это старье?

«Начало не возникает из пустоты, и будущее не бывает без прошлого», -- хотела возразить она, но промолчала. Он не бежал – летел над землей, изредка касаясь ее ногами, обутыми в странные сапоги со шпорами, точно у всадника. Ветер свистел в ушах. От небритой мужской щеки несло жаром. От разгоряченного тела под тонкой рубашкой – неповторимым запахом любимого человека.

-- Я люб-лю-те-бя! – прокричала она в притихший вечер. –  Давай навсегда останемся здесь!

Внезапно сбоку возникла пара желтых горящих глаз, которые, увеличиваясь, приближались на всех парах. За глазами проглядывалось извивающееся темное тело, точно у гигантской гусеницы. «Поезд, -- ужаснулась она и издала дикий вопль.

От неожиданности бегун споткнулся, оба повалились на землю и, покатившись куда-то вниз, чудом избежали столкновения с длинным железнодорожным составом, повилявшим на прощание задом, как дешевая привокзальная шлюха.

-- Ты что, совсем помешался? Куда несешься, как угорелый? Нас же по рельсам чуть не размазало!

-- Иди ко мне, -- позвал он тихо, -- посмотри, красота какая! Не злись.

-- Мы прозевали поезд.

-- Ничего страшного, другой придет. Иди ко мне, -- низкие нотки в голосе подчинили бы себе и медузу Горгону. – Вот умница, садись, -- похлопал ладонью примятые пшеничные колосья. Она опустилась рядом, на землю, еще не остывшую от дневного зноя. – Смотри сюда, видишь?

Внизу мерцало огромное озеро. Вечерний сумрак не скрывал неподвижной зеркальной поверхности, отражавшей кусты и деревья, кругов, кое-где расходившихся по воде, потемневших от времени деревянных мостков. К одному была привязана лодка.

-- Поплаваем? Давно не плавали вместе.

Она поежилась.

-- Я боюсь.

-- Ты же со мной! А кто говорил, что будет мне доверять? Пойдем, сейчас луна

появится. Плавала когда-нибудь голышом под луной?

-- Нет.

-- Увидишь, как это здорово!

-- А ты-то откуда знаешь?

-- Знаю.