Пина искоса посмотрела на Савиони. Дым от ее сигареты выходил из окна, которое было приоткрыто.
– Ты уверен? Может быть, сейчас не лучшее время. Если они продлили расследование – может, нам стоит пока просто затаиться. А что, если они следят за ней?
Савиони нахмурился и покачал головой.
– Ооооо, Пина, пора положить этому конец, – воскликнул Савиони. – Ты получаешь ежемесячную стипендию, а как насчет остальных?
– Да, колоссальные три миллиона лир [около шестисот долларов] в месяц, – отрезала Пина. – Это все, на что я живу! А что будет, если она передумает? С меня хватит. Ты знаешь, я отношусь к этому так же, как и остальные: мы берем на себя все риски, а она снимает все сливки. Может быть, ты и прав. Может быть, мне стоит поговорить с ней еще раз, сказать ей: «Мы сделали это вместе, и теперь ты должна отдать нам то, что причитается», – сказала Пина.
– А если она откажется, – вставил Савиони, – мы попросим
В течение следующих нескольких дней полицейские бобины жужжали и записывали каждый разговор Патриции, Пины и Савиони. Нинни радостно усмехался. У него были записи разговоров Савиони и Пины, которые рассказывали о деле. У него был разговор между Савиони и Бенедетто Черауло, предполагаемым киллером, и у него был разговор между Савиони и Пиной, в котором говорилось о Чикале, предполагаемом водителе машины для бегства. Все, что ему было нужно, чтобы пасьянс сложился, это Синьора. Но Синьора была умна и, хотя постоянно говорила по телефону, никогда не обсуждала никаких новых условий. Нинни ждал, пока вращались бобины. С годами он понял, как важно не поддаться волнению в момент прорыва в расследовании.
– Если у вас есть хорошая зацепка, часто лучше всего просто распутывать ее до конца, – говорил Нинни позже. – У меня все было настроено: «Карлос», прослушиваемые телефоны, жучки в машине – мы знали, кто они такие и что они сделали. Все, что им нужно было сделать, это поговорить.
У Нинни не было столько времени, сколько он хотел. Тридцатого января его вызвал один из агентов на посту прослушивания.
–
– Над этой семьей сгущаются темные тучи, – зловеще сказал адвокат, хотя предметом разговора был явно безобидный долг, который Патриция наложила на местного ювелира. После экстренного совещания с Ночерино и его начальством они решили, что у них достаточно улик, чтобы завершить расследование. Они запланировали провести аресты на рассвете следующего утра.
– Мы решили, что она прознала о нас, – сказал Нинни позже. – Мы боялись, что она может ускользнуть из Италии, и тогда мы никогда ее не схватим, – сказал Нинни.
Когда утром 31 января 1997 года агенты доставили Савиони в штаб-квартиру уголовной полиции на площади Сан-Сеполькро, Нинни попросил привести его к нему. Савиони рухнул на стул перед столом Нинни, его руки были скованы наручниками спереди. Нинни попросил одного из своих офицеров снять с Савиони наручники. Он предложил ему сигарету, которую тот взял.
– На этот раз ты проиграл, – протянул Нинни. – Мы на шаг впереди вас – мы все знаем. Ваша единственная надежда – признаться, и, если вы это сделаете, все пройдет легче.
– Я действительно думал, что он мой друг, – сказал Савиони, покачивая головой и попыхивая сигаретой. Он догадался, что Карпанезе обратился в полицию. – Я уверен, что это был он. Он продал меня. Он предал меня.
В этот момент в дверь постучали. Нинни поднял глаза и увидел голубоглазого блондина – инспектора Колленги.
– Аааа, смотри, кто здесь! Савиони, это же твой друг, – лукаво улыбнулся Нинни.
Савиони обернулся и узнал «Карлоса», колумбийца с ледяными глазами.
– О нет, Карлос, они тебя тоже поймали? – выпалил он.
–
Савиони поднес кулак ко лбу.
– Какой я идиот, – пробормотал он.
– Как видите, на этот раз мы вас переиграли! – сказал Нинни. – Хотите послушать свои собственные слова? Я могу поставить запись. Ваша единственная надежда – признаться. Суд будет более снисходительным к вам, если вы это сделаете.
Глава 18. Суд
Около полдесятого утра 2 июня 1998 года дверь справа от судейской коллегии распахнулась и пять охранниц в ярких голубых беретах сопроводили Патрицию в переполненный зал в здании миланского суда. Ропот прокатился по толпе. Когда Патриция вошла, фотографы и телеоператоры рванулись вперед с видом испуганных оленей, застывших в свете автомобильных фар. Ее адвокаты, одетые в широкие черные мантии с кисточками и белые манишки с оборками, поднялись со своих мест в первом ряду, чтобы поприветствовать ее.