Дом, которого нет

скажи я, улыбнётся: «Знаю это».

– Могу убить тебя. Могу замучить в ноль.

– Уже, и что ж? Я часть твоя. Я – ты.

Тем, кого любят, тем и чинят боль.

Бросаешь в текст не ради красоты.

Через меня – посыл: бывает так.

Сама себе, осколочной, не враг. –

И что с ним делать? Гад неуязвим.

Везде он был, всё видел, даже там, где

для "мужика" конец. Зато мы с ним

пришли к согласью, что едины, оба.

Как минимум я уважать его должна.

За то, что вышагнул из буквы, как с окна.

Детей своих я, созданных, никак

ни игнорировать, ни бросить не могу.

Сказала Лора: всё в твоих руках.

Застрелит и меня когда-нибудь.

Кто кошка, а кто мышка? Мы взаимно

друг друга любим и погубим, очевидно.

Вот это выверты ума (стоящей над ним)!

Кому по нраву безопасность, выход там.

Между обрывом в море я и кладбищем

веду по узкой набережной. Вам

не обязательно к финалу приходить.

Обратно примет Ариадна нить.

Представьте мир, как зеркало всевышнего.

Кривое и разбитое стекло.

Куски отдельно ходят, говорят про всё.

Зовут "любовью" – дух над пустотой.

«Отворотить от себя взор решил творец.

Тогда он мир и создал», – Фридрих спец

по заявлениям, которые понять

проблематично, если сам там не был.

Всегда возможность есть свернуть назад.

Но мы не таковы, мы лезем в небо.

Сознала Лора, что я есть, и ей командую.

Сознал Артур, что вымысел он только мой.

Сознал Ян, что он – я. Вот это страшно.

В сравненьи с ним те двое – детский сад.

Меня представили? Я идеальна? Как же!

Раз создаю уродцев тут парад.

Наполовину зло с добром, я ограничена

в твореньи: пустотой листа страничного.

Ему без Инь пришло бы запустение.

Вот почему смотрел он свысока

на время, понимая, что ответственность

лежит на нём, и только. За все "как".

И за разбой за рубежами территории

его, и за покой, где – смерть истории.

Есть вещи, коих лучше бы не знать.

Лора от Яна знала эти вещи.

И вышла до Другого, чтобы стать

одновременно временной и вечной.

Ну, согласитесь: наше одиночество

становится приятным в высшем обществе.

Сознала Инь, что высшее – вот, есть:

рост под два метра, дышит, улыбается.

Без слов, самой ей, чистой – смысл быть здесь?

В издательстве путь книги начинается.

Сознал Ник, что забавны их сознания

самим уж фактом вечного искания.

Вот почему теперь он стал главой.

Люблю смеяться. Смех противен страху.

Стоять в церквях с повинной головой

попроще, чем богов тащить на плаху.

Вернёмся к гитаристу… Что нам Ник?

Давненько Трикстер в символах возник.

Итак, блондинка в баре. Юбка в клетку.

Вся тонкокостная, веснушчатая и

знакомая чуть-чуть. Сойдёт, но детка

такая и влюбиться может. В вид

Артуров конченый, харизму и способность,

не думая, вводить в соблазн особ им.

Влюбиться на часочек можно, да.

Когда прошёл весь фокус на одном.

Но с отдающими тебе себя – беда.

Им говоришь открыто, мол, мне дом

везде, я холостой кочевник, хан Мамай.

Всё стерпят, даже вскользь "не донимай".

Удобный случай. Вышлю-ка привет

я Эсмеральде (вместе с диким извинением).

До марта ведь была – философ, дед

Сократ. Что перед юношей в коленях пал.

«Ты стар и сед, и думаешь не то», –

ну что, проехали: сколько смешков зато.

Люблю смеяться. Смех спасает мир.

Особенно забавно – быть абсурдной.

В пуховике стоять над раковиной и,

не сняв сапог, елозить щёткой зубы,

ехидно глядя в тех, кто дверь открыл…

Юродивых бог родины любил.

Артур пока с блондинкой, что хотел,

творил, во имя творчества и жизни.

Возьмись я описать движенья тел,

надолго в описаниях зависну.

Подавленности нет, всё под контролем.

Из высоты – диезы и бемоли.

Уснула пара. Баюшки-баю.

Ей хорошо, ему всегда спокойно.

С него довольно танцев на краю:

выключил тело, ровно, как покойник.

Фонарь в окно бросает рваный свет.

Артур, он здесь, но как бы его нет.

Возьмём мы место: скажем, детская площадка.

На ней качели, горка, домик и песочница.

Вот, я сажусь в качель, одна иль с кем-то рядом,

весёлая, печальная… Хожу потом,

курю – ночами, по зигзагу. День за днём

меняется пространство, где живём.

Из дома дети высыпают в домик малый,

болтают матери на лавочках окрест,

подростки запивают чем-то драмы.

Когда двора в помине не было, невест

присматривали греки, воевали,

и в море падали, как мы, вглядевшись в дали.

Представив не линейно, а всё сразу, мы

узнаем суть буддистской пустоты.

Сознание, Декартом что доказано,

принадлежит владенью полноты.

Миндальным зёрнышком его ещё прозвали,

откуда нить идёт, чтоб жить ты мог в Сансаре.

Понять людей, надёжа царь, немудрено.

Когда ты вырвался туда, где это видно.

«Могу я всё принять, раз сам оно», –

нет, бросьте, это возглас незавидный.

Если представить человечество одним,

ну… универсумом, гниёт тот организм.

Есть клетки ног и рук; есть те, кто мозг;

и те, кто пах. Из них восстанет – сколько?

Всем организмом стал? Держи вопрос:

«Остановлю ль гниение собой я?»

Решила Лора сгнить, чтоб то понять.

Теперь, анон, попробуй осуждать.

Мы получаем ровно то, что сами просим.

Как ультиматум: смерть или бессмертие.

За равенство, свободу, братство вызов бросить

царям – сложнее, чем в лицо за небом их?

Есть железа в груди, что за старение

ответственна: ей движет только время лишь.

Нет времени – нет смерти. «Браво, Ватсон!»

Неважен путь: мы взяли аксиому.