Дом, которого нет

И меч из камня вырвал бы без бомб

по той причине, что, пройдя весь сюр,

в чём сам виной, узнал: они – одно.

Роль Мерлина гитара выполняла,

подсказки звуком в тишину звеня. Так,

из матери-блудницы и отца-тирана

шагнув во вседозволенность, пришёл,

не без подсказок от вселенной (капитана

пира сего): в моменте хорошо.

Брал дев и юношей (себя как тех и этих).

Он, как Протей морской, любым был в свете.

Хоть кокнись мир, танцуй: ничто не вечно.

«Memento mori», – меч татухой на груди.

Напором медиатора калечил

ох не одну струну; да и каркасы бил.

Себя он, изначально атеиста,

переквалифицировал в буддиста.

Я называю то "здоровой отстранённостью".

Себя, что делает, деля от наблюдателя.

И, говорю (как сотню раз сказала уж):

детали мало добавляют разницы.

Посмертный опыт часто делает людей

частицей внешней сущности своей.

И вот, Артур означенный, имея

в запасе родинки, улыбку и гитару,

скитался в мире, то воюя с ним, то

(потом, за передозом) восприняв всё

забавною игрой, где побеждает

один: сознавший факт, что он играет.

Был город в реках и была весна.

Концерт в одном из баров бурной улицы.

Он временами гитаристов подменял,

что не смогли на сцену выйти. Вместо их

был человек, который пальцами из нитей лишь,

натянутых, как нервы, делал зрителя –

участником и оргии, и литургии

(порой одновременно). Из наката

гитарных переборов – плоти гимны,

им превзойдённой сквозь её растрату.

Мог звуковой волной он управлять,

и той, что ниже, тоже (логик, знать).

В прекрасный этот день, вернее, ночь,

толпу раздвинул рифом, лиц не видя.

Раскинул руки после: как в пустой,

он в зал смотрел. Будто все разошлись уж.

«Или уйти поспать, на съёмную квартиру,

или у мисс за стойкой погостить чуть», –

решал, не озабоченный решением.

Нет в страсти худа, раз она твоя,

а не влечёт без указанья направления…

Нет, повторяюсь не нарочно я!

Учил немецкий нас министр пропаганды:

тверди понятный лозунг непрестанно.

Его послала я, покинув журналистику

на втором курсе (далеко, но ласково).

Артуру тоже сам диплом не близок был,

на лекции ходил, где интересных тем

мог слушателем сесть, сам незаметный, он.

Назавтра в планах – нечто вроде этого.

Не забываем: завтра нет, а планы рушатся.

Так что смотрел он на девчонку в юбочке.

Из тонкокожих, что меняются текстурой кож,

зависимо от парня, с коим кружатся.

Шучу, но с долей правды, как всегда.

Секреты кожи выдаю вам, господа.

Любовники обмен осуществляют

и жидкостями, и на тонком уровне.

Такая вот свобода тела. Праведный

боится его, но хулы тут вовсе нет.

Признаюсь: полигамна я, как блядь,

но разница огромна, "дать" и "взять".

Тем более, с бессмертными иначе.

Идеями обмен мы совершаем.

От них я, семя получив, его припрячу

(в башку) и, развивая мысль, рожаю.

На плоскости ж приятнее мне дамы,

в чём каяться – как в жизнелюбье самом.

Юбчонка коротка; замах нехилый.

Глупышку окрутить в разнообразие,

конечно, можно. Тот, в ком бродит сила,

бесспорно, предпочтёт девчонку равную.

Ему не нужно дольше самоутверждаться.

Он знает, как без принужденья наслаждаться.

Насильник слаб. В огне, змеёй обвитый,

бросается на образ, с ней похожий.

По притяженью, есть оно, иль нет, мы

почти мгновенно днём читаем ночи.

Взаимность у гвоздей есть с молотком.

Абсурд – вбивать их в стену утюгом.

Когда один желает, чтоб заехали

ему по роже так, что челюсть выйдет,

тогда как в свете есть способный сделать так…

Ребята, продолжайте. (Извините.)

Винить другого – то же, что себя.

Актив, пассив – залоги действия.

Воспоминание из нашего Артура:

на крыше женщина, под звёздами, лежит.

Подол – наверх, рукой жмёт партитуру

в раздвинутые губы там, где жизнь

пульсирует на нервных окончаниях.

Он сверху бдит, заинтригован чрезвычайно ей.

Заходится в конвульсиях красотка.

Вобрать ей нечего: пуста, как стул главы.

Сама его попросит вбить ей в глотку

и между ног – головку. Головы

холодной не зажечь манером этим.

Он сотворит с ней, что угодно, дети.

Без принуждения, сама, она окажется

в таких разъёмах, что клялась не исполнять.

А потому (знать это нужно каждому),

что может тот её совсем не брать.

Свет тянут дыры чёрные, но в них –

возможность скрытое во тьме веков добыть.

И хватит междометий. С сатаной

я низвергала сговор, подписав его.

Всё – стороны монетушки одной.

Мой рай, мой декаданс собрались заново.

Чем я, Артур сейчас гораздо интересней.

Себя мне зеркало даёт, его же – песни.

Фрау на крыше, испытавшая вселенский

источник радости (восторги у одной),

спустилась с вышки. И головорезу

продолжила быть нежною женой.

Период был: Артур всех манекен… щиц,

не разбирая, мыслил как изменщиц.

Могу не продолжать, источник ясен.

Да, дядя Зигмунд, ты частично прав.

Решив проблемы с поколеньем старшим,

отрубишь тягу вниз за только так.

Свободный и отдельный, сам хозяин

себе – гуляй, как кот (с тремя глазами).

Упавший в грязь – взлетает в чистоту.

Из глины, сверху, может печь печеньки.

Когда боишься, видя только тень свою,

сходи туда, где дом отбросил тень, и

так свет увидишь. Здесь-то и подвох.

И белое, и чёрное есть Бог.

Порядок, Аполлон, сиянье солнца.

Торнадо и Дионис, лунный путь.

Вот персонаж, Артур: он мною создан,

но мне в лицо способен заглянуть.

Не падать ниц. На равных. «Тебя нет ведь!» –