Дом, куда возвращаемся

Антонов будто был на корабле и плыл на неизвестный остров, о котором мечтал с детства и до какого добирался целые годы. Надо уже садиться в лодку и плыть в одиночестве к берегу, а корабль вот-вот уплывет в синеву и никогда не вернется. И неизвестно, как оно там будет: первая ночь, первая встреча и первая слеза по уютному, обжитому, навеки покинутому дому.

И он ничего не смог сделать — отступил и пошел. Мимо мальчишек и девочек, что бежали по лугу с криками к реке и махали над головами майками, как флагами, мимо самого себя, того, который пребывал в своих мечтах. Он просто побоялся. Чего?

Повести

Дом, куда возвращаемся

Часть первая

1

Кошель посмотрел на присутствующих: размытым черно-белым пятном маячило лицо Аксакала; Морозов в аккуратном, по последней моде, отутюженном костюме, чистенький, как девочка-семиклассница, что-то записывал в неразлучный блокнотик, мелькнуло: «Боится забыть свои оригинальные умные высказывания, как говорит Вадим, будущий классик заботится о потомках», — сам Вадим пристально смотрел Кошелю в глаза и улыбался, будто собирался спросить: «Ну, что ты еще можешь? Чем еще удивишь?» Натолкнувшись на этот взгляд, Кошель вдруг перестал рассматривать сидевших, словно бежал, бежал до сих пор и вот остановился, будто уперся в стену. Облизал запекшиеся губы, потянулся рукой к воротнику рубашки — со школы осталась привычка, волнуясь, расстегивать воротник. Воротник оказался расстегнутым — видно, сделал это во время чтения и не заметил…

На мгновение стало тихо, будто уши заложило…

— У вас все? — спокойно, уважительно спросил Аксакал — есть такие люди: что бы ни делали и о чем бы ни говорили, все у них получается сдержанно, с уважением, многозначительно.

— Все.

— Что ж, будем обсуждать вещь, — снова сдержанно сказал Аксакал — у них в студии то, что читалось, называлось вещью, будь то поэзия, проза или драматургия. Или даже сатира, басни — они котировались ниже остальных жанров.

Снова в аудитории стало тихо. Кошель подумал, что так бывает перед грозою в деревне: тихо, пустынно, даже неугомонные воробьи и те куда-то прячутся…

— А как она называется, ваша вещь? — спросила никому не известная любительница поэзии. Никто не знал точно, пишет она сама что-нибудь или нет, а если и пишет, то в каком жанре, но почему-то мысленно все считали, что стихи, только не для печати, а для себя; она не пропускала ни одного заседания и изредка подавала свой голос при обсуждениях. Любительница поэзии была красивая и загадочная, как кинозвезда, но парни обходили ее — такое часто бывает: и красивая, и умница, а никто из парней не интересуется.

— «Марафонский путь». — Кошель кашлянул в кулак — слова вышли глуховатыми, хриплыми, будто говорил спросонья или простудился.

«Скорее бы уж… Разнесут, наверное, — здесь всех разносят, даже классиков, только подавайте: то ли мода пошла такая, то ли классики такие. Писать — от бога, а разносить… Всё знают: и как писать, и о чем писать, и что можно, и чего нельзя…» — Кошель делал вид, что ему безразлично, разнесут или признают удачей, а между тем в душе он чего-то боялся. Будто предстояло нырнуть с крутого берега, а глубина реки неизвестна: все может закончиться добром, а можно и голову свернуть…

— Гениальная вещь! — не выдержал какой-то парень — его тоже никто не знал. Такие парни с зоркими цепкими взглядами изредка приходили на заседание литстудии, длинно и проблемно выступали — о задачах литературы, о достижениях и упущениях, вовсе не касаясь произведений, которые обсуждались, а потом неожиданно исчезали, как метеориты с неба: в опущенных на самые глаза шапках-ушанках, с колючими взглядами, в давно не глаженной одежде, в ботинках, которые, видно, со времени покупки не знали крема. Вероятнее всего, это были первокурсники, потому что разве это первокурсник, если он не считает себя непризнанным гением… — конечно, это не первокурсник. Парни даже не собирались доказывать людям свою гениальность — их это еще не волновало…

— Наша литература опустилась до частного факта и боится от него оторваться, как слепой от забора, — начал звонким пророческим голосом парень.

«Юноша бледный со взором горящим», — подумал Кошель.

— Не оскорбляй литературу, — сразу же вмешался Вадим, — она тут ни при чем.

— А кто тогда виноват, что читать нечего? Один, два… и все, остальное — жеваное и пережеванное… А где современность?.. — парень смотрел на Вадима с видом победителя. Но он не знал Вадима, а жаль…

— Может, это мы опустились до факта и боимся от него оторваться: ты, я, он… — тыкал пальцем Вадим в присутствующих. — Ничего, кроме фактов, нас не интересует и не волнует: тахта импортная, мохер, нейлон, болонья, из-за которых готовы повеситься, — ничего, кроме барахла… Литература об этом и пишет: о тахте, о мохере… Так чего же тебе, уважаемый, надо, какого рожна?..

Парень не ожидал такого поворота, замолчал, не зная, что сказать на слова Вадима, но все-таки продолжил, уже потише, на всякий случай поглядывая на Вадима.