Дом лжи

– Буду краток, – говорю я. – Несколько слов о том, почему я здесь. Не здесь, на этом собрании, а вообще здесь. Я с самого начала думал, что стану юристом, потому что юристами были мои отец и мать. Они, в особенности мать, которую кое-кто из вас, возможно, еще помнит, пробудили во мне любовь к закону, чуткость к его целям и идеалам, но также и внимание к его слабым сторонам и недостаткам. И все же, когда я пришел сюда впервые, я был всего лишь мальчишкой, который сделал свой выбор без твердой уверенности в том, что никогда о нем не пожалеет. Как многим из вас известно, когда я поступил в колледж, моя мать покончила с собой. Мне пришлось сделать перерыв в занятиях, чтобы справиться с этим горем. Какое-то время я даже провел в клинике. Я обвинял себя в том, что не предотвратил ее самоубийство. Обвинял отца. Обвинял многое и многих. Но в клинике мне повезло со специалистом, которая научила меня смотреть на вещи под другим углом. Мне стало лучше, и я вернулся к занятиям. Когда я оканчивал колледж здесь, в Чикаго, в Сент-Луисе убили моего отца. Это произошло буквально накануне моего выпускного экзамена. И, сколь бы странным это ни показалось, полиция заподозрила в этом убийстве меня. Мы с отцом много лет прожили порознь. Мы не общались и не разговаривали. Наши отношения сошли на нет после самоубийства матери. Все так. Но, как я объяснял тогда полиции, с тех пор прошло уже много лет, целых шесть. К тому же, как я повторял им тогда, у меня не было физической возможности совершить это убийство в последнюю ночь перед ответственным экзаменом, поскольку отец жил в Сент-Луисе, а я – в Чикаго.

(Ну, почти не было.)

– Но полицейские преследовали меня неустанно. Они обыскали мой дом в Чикаго, тот самый, который принадлежал еще моим родителям. После обыска его было буквально не узнать, там все перевернули вверх дном. Полицейские пытались дознаться, о чем я говорил со своим психотерапевтом утром перед экзаменом. Они допрашивали моих друзей и однокурсников. Влезли буквально во все поры моей жизни, все выпотрошили, все вывернули наизнанку. Конечно, я знал, что невиновен. Но всего одно крошечное подозрение давало служителям власти возможность разрушить всю мою жизнь. Между тем что они сделали, когда поняли, что никаких оснований возбуждать против меня дело у них нет? Когда они поняли, что я не мог совершить того, в чем они меня обвиняли? Думаете, они признали свою ошибку публично? Нет. Они ничем не подтвердили мою невиновность. Сбросили на мою жизнь бомбу и ушли. А меня оставили собирать обломки. Вот тогда я и понял, что хочу быть юристом. Когда на собственном опыте осознал, как сильно простые граждане нуждаются в защите своих конституционных прав. Мы с вами пишем об этом в учебниках, обсуждаем это на занятиях со студентами, но я, что называется, на собственной шкуре ощутил, насколько это необходимо. С тех пор защита конституционных прав граждан стала моим главным научным интересом. Несколько лет я наблюдаю за наступлением судов на саму доктрину Четвертой поправки. Я веду неутомимый спор с переменами, глобальными переменами в нашем понимании самого понятия о праве гражданина на частную жизнь. И никогда не прекращу свою борьбу. Я буду критиковать, подначивать и бросать вызов. Я буду писать об этом. Я буду учить этому своих студентов. Потому что это – главное дело моей жизни.

…Эту речь я не готовил заранее. В этом не было никакой необходимости. Я на самом деле думаю и чувствую именно так. Конечно, я не сказал им всей правды о том, что делал в Сент-Луисе, просто не мог сказать. И это меня беспокоит. Но это единственная толика лжи, которой я сдобрил свое совершенно искреннее и правдивое заявление.

Но жить с этой ложью мне, а не им. Теперь к этой лжи прибавилась и другая – о Лорен. Ну а закон – он прекрасен тем, что интересуется не конкретным человеком, а системой, приложимой ко всем в одинаковой степени. Вот почему в определенных обстоятельствах закон способен защитить виновного, чтобы в другой раз в такой же ситуации не пострадал невиновный. И он защитил меня, виновного, дважды.

– Профессор? – Откуда-то из задних рядов поднимается рука и раздается голос, женский, почти мне не знакомый. То есть я видел эту женщину, конечно, пару раз здоровался с ней в коридорах, но и только. Кажется, ее имя Амара Родригес, но я и в этом не уверен, а потому обращаюсь к ней так же, как и она ко мне.

– Да, профессор.

– Вы упоминали Сент-Луис. Вы, наверное, в курсе того, что все произошедшее там оказалось в центре внимания комитета по выбору кандидатуры на должность профессора?

Еще бы, мне все рассказал Аншу.

– С радостью отвечу на любой ваш вопрос по этой теме.

– Верно ли, что всего несколько недель назад, в ноябре, полиция Сент-Луиса смогла наконец установить личность виновного в убийстве вашего отца? На основании новых данных криминалистической экспертизы?

– Да, это правда, – говорю я.