Дом на кладбище

Шарлотта ошибалась: расставание оказалось краткосрочным, подолгу жить за пределами ховартской обители младшим Бронте — и Брэнуэллу, и его сестрам — не удается. С лета 1835 года, когда дети все чаще покидают отчий дом, разъезжаются кто куда, начинает все более внятно звучать основной семейный мотив — отстраненность, внежизненность, неприкаянность.

А ведь складывается все, казалось бы, совсем неплохо. Шарлотту пригласили преподавать в Роу-Хэд, школу, где она совсем еще недавно училась сама и где ее — и заслуженно — обласкали. Начнет зарабатывать — деньги в семье не лишние. И присматривать за Эмили; младшая сестра едет учиться в ту же школу, она развита не по годам, уже пишет неплохие меланхоличные стихи, в основном пейзажную лирику. По дому разбросаны крошечные листочки бумаги, исписанные ее мельчайшим почерком, — чтобы никто не разобрал? Стихи она сочиняет, сидя на полу и лаская любимую собаку — с сестрами и братом она менее ласкова, из нее, бывает, слова не вытянешь.

Да и Брэнуэллу не приходится жаловаться на судьбу. Верно, строптив, заносится, непоследователен, амбициозен, но одарен, знает себе цену. Сочиняет стихи и прозу, вполне профессионально рисует и пишет маслом портреты местных знаменитостей, снимает под мастерскую комнату, где нередко ночует. У него далеко идущие планы: собирается в Лондон учиться живописи; подумывает в скором времени ехать в Европу — не столько других посмотреть, сколько себя показать; намеревается вступить в масонскую ложу. До Европы так и не доедет, а вот масоном со временем станет. Настойчиво — и безуспешно — предлагает себя в качестве поэта и художника модному в те годы «Блэквудз мэгазин», журналу, которым, как уже говорилось, не первый год вместе со старшей сестрой зачитывается.

Однако радужные мечты, планы и перспективы не сбываются, детям приходского священника при всей их одаренности, одухотворенности, трудолюбии, птицу счастья поймать не удается.

Шарлотта едет в Роу-Хэд в новом качестве — но так же неохотно, через силу, как и несколько лет назад. И это при том, что к мисс Вулер относится с уважением, даже с симпатией, помнит, что если директриса и проявляет строгость, то строгость почти всегда справедливую, что она превосходно воспитана, сдержанна, никогда не переходит границ. Учиться Шарлотте нравилось, а вот учить — нет; учит она (сестер ли дома, воспитанниц ли в школе) исключительно из повышенного чувства долга. Ей всего девятнадцать, немногим больше, чем ее ученицам, но в приятельские отношения с ними она не вступает, они ее раздражают: нерадивы, непослушны, упрямы, делают все по-своему.

Главное же, не дают отвлечься; на любимую Ангрию, на злоключения коварного герцога Заморнского и безжалостного Нортангерленда ни времени, ни вдохновения не остается. Школа становится обузой, тяжким бременем, Шарлотте, как и ее героине, хочется свободы:

«Я возжаждала свободы, о свободе я вздыхала и вознесла краткую молитву о свободе», — признается Джейн Эйр.

Пробуждается вдохновение всякий раз, когда Шарлотта возвращается из школы домой на рождественские или пасхальные каникулы. Стихотворение «Мы в детстве свили паутину», написанное в декабре 1835 года, пронизано горькой ностальгией по Ховорту, по дому, по братьям и сестрам. Вторая строфа начинается словами:

Then wildly, sadly I longed for my own dear home,

For a sight of the old familiar faces⁸.

Эти и другие свои стихи Шарлотта, ничтоже сумняшеся, посылает спустя год непререкаемому литературному авторитету, поэту-лауреату Роберту Саути и спустя почти три месяца получает отповедь великого человека: женщина должна знать свое место; у вас свое предназначение в жизни, если так уж хочется писать стихи — пишите в стол:

«Мечтания, в которые Вы погружены, грозят Вам потерей душевного равновесия… Литература не может быть делом жизни для женщины; не может и не должна. Чем больше женщина занимается своими обычными делами, тем меньше досуга у нее останется для сочинения стихов… Этими заботами Вы покамест еще не обременены, когда же это произойдет, слава будет прельщать Вас меньше… Пишите стихи для себя, ни с кем не вступая в состязание и не стремясь к славе…»

Шарлотта едва ли прислушалась к этим, как сегодня бы сочли, сексистским рекомендациям; она ответит Саути — правда, не скоро и не сама; сделает это за нее Джейн Эйр:

«И какая узость со стороны этих привилегированных счастливцев утверждать, будто женщинам положено ограничиваться приготовлением пудингов, штопкой чулок, игрой на фортепьяно и вышиванием кошелечков».

Работая в школе не за страх, а за совесть, Шарлотта только и думает, когда бы поскорей взяться за перо, считает дни, когда же, наконец, наступят каникулы и можно будет перевести дух, отвлечься от «ненавистного рабства», говоря ее словами. Куда больше, чем успех стихов, заботит ее судьба ангрийского цикла: в ее отсутствие Брэнуэлл наверняка развивает сюжет волшебной саги совсем не так, как представляет это себе Шарлотта.