Дом на Уотч-Хилл

Кем были два моих рассказчика? Мне казалось, что можно обоснованно посчитать одного из них злобным, но которого именно? Один сказал мне дать клятву. Второй как будто подзуживал меня убить вновь. Они друг другу не нравились, и каждый из них не хотел, чтобы другой говорил со мной.

Я нашла Эсте на кухне, сидящей в дальнем конце кухонного островка. Когда я вошла, она резко вскинула голову, её глаза цвета калипсо широко раскрылись от беспокойства и настороженности.

Она и должна насторожиться. Теперь я знала правду, ужасную правду, которую она скрывала от меня всю мою жизнь, называя себя моей лучшей подругой, утверждая, что она всегда прикроет мою спину, будет сражаться бок о бок со мной, сестрички-ведьмочки навсегда.

— Да как же, — прошипела я.

Поднявшись со стула и разведя ладони в жесте прошения, она с напряжённой спешкой произнесла:

— Зо, детка, я не знаю, что происходит, но этой ночью дом пребывает в серьёзном раздрае. Я чувствовала такую ярость, исходящую от стен и… нечто такое тёмное и… безумно голодное, что я не могла уснуть и пошла искать тебя…

— Ты всё это время знала, почему моя мать умирает, так? — потребовала я, остановившись на противоположном конце кухонного острова и сжав руки в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Я посчитала разумным оставить между нами шестиметровую протяжённость мрамора, потому что в данный момент я жаждала развязать физическую драку. Броситься на неё, выбить свою боль и предательство кулаками. Пока остальные за годы знакомства с интенсивными эмоциями учились укрощать злость, я не имела такого опыта, никаких инструментов, чтобы укротить драконицу, фыркающую огнём в моём животе.

Она долго всматривалась в мои глаза, затем тихо произнесла:

— Кто тебе сказал?

— Какое, бл*дь, это вообще имеет значение? — с неверием прорычала я, шарахнув кулаками по столу. — Ты не сказала. Ты не говорила десятилетиями. Ты позволяла мне вкалывать как проклятой, чтобы обеспечивать маму, позволяла тем крохотным остаткам сердца, что мне было позволено иметь, истекать кровью, позволяла мне быть маленькой и безжизненной, и ты ни разу не сказала, что маме необязательно было умирать! Что наша жизнь могла быть совершенно другой! — я настолько разозлилась, что кричала и подчёркивала свои слова агрессивными жестами.

— Зо, тебе нужно успокоиться, — воскликнула Эсте. — И перестань так дико махать руками! Ты не можешь так делать, когда твоя сила пробудилась.

— Что мне нужно, так это знать, как вообще моя мнимая лучшая подруга могла посчитать, что можно не говорить мне, что моя мать умирала каждый чёртов день своей жизни из-за меня! — взревела я. — Не говорить мне, что я ведьма — это одно. Но совершенно другое — принимать за меня такое решение, меняющее всю жизнь. Ты имела возможность не дать моей матери умереть, если бы ты просто сказала мне, когда мы были детьми, и когда она ещё не сделалась такой неизлечимо больной! Кому ты была верна? А как же всё это дерьмо про то, что ты всегда прикроешь мне спину? Если бы ты сказала мне правду, это могло бы спасти её жизнь! Ты знала, — бушевала я, огибая остров и шагая в её сторону. Эсте попятилась, что доставило мне удовольствие, и я в какой-то смутной манере была вполне уверена, что не должна была испытывать удовольствия. — Ты знала, если бы она сумела прожить до тех пор, когда мне исполнилось бы двадцать пять, я бы никогда не узнала, кем я была. Я бы всю жизнь влачила пресное, несчастное существование, погребённая в долгах, горюющая по ней, работающая на трёх работах, бездетная, ибо я бы никогда не позволила себе обречь их на такую тяжёлую жизнь. И ты знаешь, как сильно я хочу детей, но нет, ты…

— Я бы тебе сказала! — прокричала она в ответ.

— Я могла забеременеть в любой момент! Ты бы и не узнала об этом! Кто ты такая, чтобы решать, что можно подождать, пока не приблизится мой двадцать пятый день рождения?

— Послушай меня, тебе нужно успокоиться. Это чрезвычайно важно…

— Иди ты нах*й, — прогрохотала я. — Я больше ничего не обязана делать. Никто меня не контролирует, и никто больше никогда не будет меня контролировать. Я тебе не сука, которую можно посадить на поводок и врать, и я никогда не…

— Зо, ты не можешь позволить твоим эмоциям взять верх. Это слишком опасно. Ты не дала клятвы.

Я понятия не имела, как укротить шторм, бушующий во мне. Мне врали, меня сокрушили и опустошили две женщины, которых я любила сильнее всего. Я была причиной, по которой моя мать жила в аду на земле, и выбор, который она сделала — выбор, о котором знали все, кроме меня — это причина, по которой моя жизнь была адом. Мой эмоциональный шквал набрал такую большую скорость, что сметал меня за собой как беспомощную жертву своего гнева. И честно говоря, приятно было выговориться, выпустить всё. Такое чувство, будто во мне накопились десятилетия подавленной ярости.