Дом Одиссея

Она служила во дворце Менелая, не имея особого выбора. Ни мужа, ни дома. Мужчины не считали ее соблазнительной и желанной, да и сама она о себе так не думала. И так, словно серая статуя, крошащаяся под дождем, она превратилась в элемент декора, попадающийся на глаза так часто, что перестаешь его замечать. Она идеально подходила на роль служанки Елены, когда Менелай притащил свою царицу домой из Трои, ведь сам ее дух, казалось, подавлял огонь любви и пыл страсти у всех, кто встречался с ней, гася их свет своей суровой непреклонностью.

И все же я, богиня страсти, знаю, что Трифоса лжет – самой себе, да и всему остальному миру. Ведь, несмотря на то что многие создания, как живые, так и мертвые, подняв лица к жестоким небесам, провозглашали, что любовь – это ложь и им она не нужна, но ни самые страстные заверения, ни глубоко укоренившиеся убеждения не могут заглушить жажды, терзающей даже глубоко раненное сердце.

«Ты полюбишь до того, как твоя жизнь закончится, – шепчу я ей на ухо. – В конце концов ты освободишься от боли, которую сама себе причиняла».

Но пока эта женщина здесь, на Итаке, с пустотой в сердце, и она говорит:

– Я не слышала шума. Моя госпожа уснула до всего этого, и я – тоже.

– А как насчет Зосимы? Она не показалась тебе… другой?

– Она была взволнована. Была ее очередь спать в ногах у госпожи, но она попросила меня взять на себя эту почетную обязанность.

– Она объяснила почему?

– Не объяснила.

– Как давно вы служите царице Елене?

– С тех пор, как она вернулась из заточения в Трое.

За последние годы все женщины Спарты выучили слово «заточение». Его медленно и внятно повторяли им как солдаты, так и жрецы. Трифоса повторяла это слово так часто, что оно почти потеряло смысл, превратившись в набор звуков, в странное движение губ, в сотрясание воздуха. Иногда ей кажется, что она сойдет с ума, если придется повторить его еще столько же раз. Она считает, что, возможно, это слово как чума и чем чаще его повторяешь, тем быстрее оно лишает тебя возможности произносить да и обдумывать любые другие слова, отнимает сам дар речи.

– А какие у тебя обязанности? Я имею в виду: помимо сна в изножье ее кровати?

– Обычные обязанности той, что удостоилась чести служить царице. Те же, что исполняют твои служанки, – легкий кивок Автоное, – даже на Итаке.

Губы Автонои дергаются, но она не произносит ни слова.

– Полагаю, у моей сестры множество требующих удовлетворения потребностей после того, как ужасно с ней обращались… в заточении, – Пенелопа пробует это слово на вкус и замечает, что оно тревожно горчит на языке, – эти бесчестные люди. Я рада, что ты так хорошо о ней заботишься.

Трифоса кивает. Это ее долг. Ее ноша. И она будет нести ее, раз уж нет ничего лучшего для придания жизни смысла, зато есть множество вещей намного худших. И это все? Что ж, тогда она вернется к своим обязанностям, она…

– Я заметила, что моей сестре часто наливают воду и вино из отдельного сосуда, – выпаливает Пенелопа, не дав Трифосе полностью отвернуться. – Это тоже часть твоих обязанностей?

– Мы следим за ее здоровьем так же, как и за прочими нуждами. Ей нравится смесь трав и специй, продлевающая ее молодость и сохраняющая дарованную богами красоту, которая другим, не столь осененным божественным светом, может показаться гадкой на вкус.

– Каких трав, позволь спросить? Не то чтобы я хотела потягаться с ней красотой, но я искренне надеюсь, что однажды мой муж вернется и сочтет меня достаточно привлекательной.

– Не могу сказать, – сухо отвечает Трифоса. – Смесь готовят жрецы.

Теперь с ней закончили – она может уходить. Она слегка кланяется, поворачивается, но тут Пенелопа задает еще один, последний, вопрос:

– Тебе нравилась Зосима?

Вопрос ставит Трифосу в тупик. Он поражает ее. Он пугает ее. Он отвратителен, неприличен. Царица расспрашивает не просто о служанке, но о чувствах служанки? О привязанности одной служанки к другой, об отношениях двух женщин, мало чем отличающихся от рабынь? Цариц не заботят такие мелочи. Было бы странно, даже неприлично, если бы заботили. Ведь это означает, что у женщины, к которой обращается Пенелопа, есть чувства. Она обижается. Чувствует боль. Она – человек. А Трифоса так долго, так упорно старалась стать кем угодно, кроме человека.

И все же сейчас она расслабляется, позволяя себе хоть на мгновение стать женщиной из плоти и крови, чьи сердце и разум не принадлежат никому, кроме нее самой.

– Нет, – говорит она, – не нравилась.

И уходит, чтобы вернуться к своей госпоже.

Глава 27

Пенелопа находит Электру, когда та молится у водопада, сбегающего во впадину между поросшими мхом валунами. Она под охраной своей микенской служанки Рены, итакийской служанки Мелитты и по меньшей мере пяти спартанок, посланных «помочь» царевне в тяжелый час.